Но оставшийся в живых татарин успел забежать в тыл и с некоторого отдаленья стал нещадно, словно бы забыв о повеленье хана, осыпать стрелами обоих – и Андрея и Дубравку.
Гибель становилась неизбежной…
Вдруг татарин, только что начавший тщательно прицеливаться, взвизгнул, подпрыгнул, словно тарантулом укушенный, и выронил лук…
Огромная, похожая на волка собака, исходя пеной ярости, рвала в клочья бешмет и мясо татарина, дорываясь до горла.
Когда наконец, на миг отшибя осатаневшего пса, татарин взметнулся на лошадь и помчался прочь, Волк все еще метался на коня и всадника, выхватывая кровавые клочья из бедра татарина…
Андрей понял, что нельзя терять ни одного мгновенья. «Сейчас он еще приведет!» – мелькнуло у него. Он схватил Дубравку на руки и бросил ее на спину коренника.
– Скачи и не оглядывайся! – вскричал он. – Вон туда – на север, на север!..
– А ты?
– Ты меня погубишь и себя!.. Я тебе говорю!..
– Нет!.. – сказала Дубравка, покачав головой. – Где ты – там и я!..
И великая княгиня Владимирская уже готова была спрыгнуть на землю.
И тогда, вне себя от неистового гнева, Андрей Ярославич навесил ей такое словцо, которого годами не слыхивали от своего князя даже и доезжачие его и псари!
Выругавшись, он выхватил из-за голенища кривой засапожный ножик и подкольнул им коня, на котором сидела Дубравка.
– Держись! – крикнул он. – Держись крепче! И – на север, на север!..
Мгновенье – и на глазах князя рыжий конь, уносивший Дубравку, шумно ввергнулся в Клязьму. Еще мгновенье – и вот он уже там, по ту сторону, на пригорке! И вот – исчезнул в лесу!..
Андрей Ярославич, озираясь, кинулся к трупу татарина, чтобы снять с него колчан, полный стрел. Он уже и сделал это, как вдруг счастливая мысль осенила его. «Дело!» – глухо пробормотал он, и ухватя убитого за ворот бешмета, пригибаясь, быстро поволок тело в густой кустарник, окаймляющий Клязьму.
Он вышел оттуда одетый во все татарское. Не выходя уж больше на луговину, держась кустов, он татарским обычаем подсвистал коня, изловил и взметнулся в седло. Негромко гикнув над самым ухом лошади, он отдал поводья, и татарский конь помчал его к тому самому бору, где только что скрылась из глаз Дубравка.
Припадая на истерзанную собакой ногу, весь в кровавых лохмотьях, татарин рухнул плашмя перед Наганом.
– Они пойманы, они пойманы оба – и князь и княгиня! – воскликнул татарин.
Полное надменное лицо Чагана обошла торжествующая улыбка.
– Хан! Они в горсти твоего преобладанья находятся, и тебе стоит только сжать эту горсть, чтобы схватить их!.. Мы нашли их…
И, все более обдаваемый ужасом предстоящего ему наказания, татарин, путаясь в рассказах, поведал Чагану все, начиная с того, как догнали они втроем Дубравку и Андрея, как двоих застрелил Андрей, и кончая нападеньем собаки и своим бегством.
– Собака! – вдруг взвизгнул Чаган. – Ты падаль, и потому псы едва и не растерзали тебя! Нет, нет, ты не монгол! Матерь твоя зачала тебя в блуде! Ты, ты…
И, внезапно бросившись на татарина, опрокинул его на спину и зубами схватил за горло. Татарин захрипел, но Чаган все же оторвался от поверженного. Встал на ноги. Глаза его были мутны. Лицо пожелтело. Он пнул лежавшего носком узорного сапога.
– Вставай, собака, и веди нас туда, где ты оставил их! – приказал он. – Все на коней!
Царевич опустился в седло. Тысяча всадников ринулась вслед за ним – на небывалую облаву, в загоне которой метались два человека: великий князь Владимирский и княгиня его…
«Нет, – мысленно, с угрюмым злорадством, восклицал Чаган, как бы вновь видя пред собою Дубравку в тот миг, когда она, гневная, в своей золотой диадиме на гладко причесанных волосах, в длинном, серебристого цвета платье, покидала свадебное застолье, оскорбленная его появленьем. – Хотя бы и крылатый конь уносил тебя, – все равно: эта вот рука схватит его под уздцы!..»
Чагану было неведомо, что уже схвачен был под уздцы рыжий конь, уносивший Дубравку, – схвачен волосатой рукой в засученном рукаве, тогда как другая такая же рука перехватила руку Дубравки, стиснула и перекрутила так, что, вскрикнув, княгиня выронила короткий нож, занесенный ею над головой нападавшего…
Но это были русские руки.
Всю дорогу Невского обдавал и преследовал омерзительный, надолго въедавшийся в сукно одежды запах гари, остывших пожарищ и трупного тленья.
Навстречу гнали пленных. Женщины были связаны меж собой волосами – по четверо. Все они были в пропыленных лохмотьях, босы, и только у некоторых ноги обернуты были мешковиной или иной какой тряпкой и обвязаны веревочкой.