– Да здравствует Александр Ярославич!..
Невский улыбнулся.
– Экий вопило! – добродушно и слегка насмешливо говорит он.
И это производит благотворное действие на всех, кто внизу вечевого помоста, – даже и на врагов. И из стана друзей вырывается дружное и уже многоголосое:
– Братья, потягнем по князе!..
– Александр Ярославич на худое не поведет!..
– Суздальские – такие же русски, да взялися по дань!
– Верно. Головою повалим за князя, за Святую Софию!..
Вече начинает перекачиваться на сторону князя Александра.
Однако не этого алчет Александр Рогович со своими. Быстро подходит он к самому краю помоста, на котором стоит Невский и сидят на своих скамьях старейшины Новгорода. Его молодцы проламываются следом за ним и останавливаются крыльями – справа и слева от главаря.
И, вызывающе подняв голову, гончар бросает князю:
– Ты зачем в наши грамоты торговые с немецкими городами вступаешься? Пошто ты грамоты наши любецкие, а и рижские подрал? Не ошибись, князь! С немецким берегом торговля не при тебе стала – не тебе ее рушить! Ты Юрьев у немцев хочешь отвоевать, Нарву, а торговлю нашу в мешок завязал! Кто ты тут есть? Не ты наш князь, а сын твой!..
И это упоминанье о шестнадцатилетнем сыне Александра, о юном Василии Александровиче, словно бы исполинскими кузнечными мехами дунуло в костер вечевой распри. Уже третьи сутки грозный отец-государь держал своего сына в заточении, в земляном порубе. Василий изобличен был в заговоре против отца. Гордый юноша не хотел и помыслить о том, чтобы в его княжение Новгород согласился платить дань татарам. Но отец в этом был непреклонен. И Василий замыслил, вместе с другими роптавшими на Александра боярами и горожанами новгородскими, убить татарских послов, а князя Александра изгнать. Однако Невский вовремя раскрыл заговор сына. И, как всегда, был скор на расправу с изменниками и беспощаден.
– Где наш князь Василей? Куда ты его дел, сына своего? – кричали Невскому из толпы.
– Поставь его перед нами!..
– В темнице он у него! – выкрикнул чей-то голос. – В железа забит князь наш Новгородский!.. Вот он как с нами!..
– Ударил еси пятою Новгород!.. – взревели гневные и грозные голоса.
– Где он? Выведи к нам Василья!.. Отдай нашего князя! Самовластец!..
Александр Ярославич с гневным прищуром глянул вниз на требующий ответа народ.
– Отцу перед единым Богом за сына своего ответ держать надлежит – не перед кем иным! – отвечает князь.
– Тебе он – сын, а нам – князь!.. – послышался возмущенный голос.
С мгновенье времени Невский молчал. Затем ответил – и сурово и громко, во услышанье всего веча:
– Вашему суду предан будет! Зане против Новгорода измену умыслил!.. А меня знаете: от меня – пощада плохая: что сын, что брат, а топора от ихней шеи отводить не стану, коли заслужили!.. Скоро сами судить будете своего Василья…
Помолчав, добавил – уже другим голосом: величественным и спокойным:
– Великий князь Владимирский – за всю Землю ответчик!.. А Новгород – не неметчина, не Литва!..
И эти последние слова князя – о предстоящем над Васильем суде и о том, что князь великий Владимирский – ответчик за всю Русскую Землю, словно бы тяжелая плита, легли поверх всего этого вздыбившегося вопля, криков и прекословий и как бы сломали хребтовину сопротивленья.
Александр Ярославич с чувством торжества кинул взор на это необозримое толпище, чьей границей были дальние стены кремля: вече было на его стороне.
Вечевой дьяк с выражением благоговенья на лице, поклонясь, уже протягивал посаднику Михаилу заранее заготовленную грамоту, в которой «весь господин Великий Новгород и младший брат его Псков» изъявляли согласие обязаться уплатою ежегодной дани ордынскому царю.
Княгиня Васса вспыхнула всем своим бледным византийским ликом от внезапного счастья, что в этот поздний час боготворимый ее государь-супруг пришел к ней, на ее половину терема. Она порывисто двигалась по своей опочивальне, берясь то за одно, то за другое, не зная, что ей надо сперва делать.
Наконец она усадила мужа в его обычное кресло, насовала ему за спину и под затылок маленьких расшитых подушек, взяла своими белыми длинноперстыми руками его ноги и уложила их на подножной скамейке, поверх ковровой подушки:
– Ну полно тебе хлопотать вкруг меня, посиди ты хоть немножко! – улыбаясь, проговорил Александр.
Оставив мужа, княгиня Васса зажгла высокий четырехсвещник и вновь подошла к супругу.
– Как я истосковалась по тебе!.. – сказала она и застыдилась.
Зажженные ею свечи лишь немного прибавили света в ее спальне, похожей скорее на келью игуменьи, ибо в комнате и без того было светло от множества больших и малых лампадок, теплившихся перед иконами большого углового кивота.