…И наконец, настал неизбежный день: вождь восстания, израненный, в разодранном полушубке, однако с гордо вскинутой головой, предстал перед князем.
Едва приподняв голову от стола, заваленного свитками хартий, Невский глянул на главаря мятежников и сказал начальнику стражи:
– Человек владыки: гончар, иконник!.. На увещанье его – к митрополиту!..
И Роговича увели.
Тем временем прочих, захваченных с оружием в руках, предавали казни немедля. Кто успел явиться с повинной еще до конца восстания, тех пощадили.
Побросавшие же оружие слишком поздно, те знали, что им нечего и молить о пощаде.
Владыка Кирилл, погруженный якобы в чтение книги, разогнутой перед ним на покатом налойце, долго не подымал глаз на узника, введенного к нему. Владыка сидел сильно внаклон, так что Роговичу видно было лишь круглое, плоское донце митрополичьего белоснежного клобука с белыми открылками по плечам.
Гончару надоело стоять, переминаясь с ноги на ногу, – он звякнул оковами-наручниками и откашлялся.
Митрополит поднял голову и откинулся в кресле. Рогович заметил, что за этот год, как не видал он его, митрополит сильно постарел. Усохли виски. Заострился нос. Черную бороду перевила седина. Глубже в глазницы ушли огромные, черные, пронизывающие глаза.
– Так, – промолвил наконец владыка. – Владычный мастер!.. Церковный человек!.. Художник, над иконным писанием труждающийся! Нечего сказать, потрудился!.. За добрые, видно, труды в сих узах предстаешь ныне предо мною!.. О, как стыдно было мне за тебя, моего церковного человека, ныне перед князем!.. А ведь когда-то прославлен был ты, Рогович, прославлен, аки Веселиил Новгородский!..
Гончар взметнул бровью.
– Трудов моих и на Страшном суде не постыжуся! – гордо сказал он. – Вот и сия амфора, что слева пред тобою высится, – моих рук творенье.
Он слегка повел скованными руками на огромную цветную, с птицами и цветами, фарфоровую вазу, едва ли не в рост человека.
Митрополит покачал головою.
– Разве за это – оковы?.. – укоризненно произнес он. – И ты не каешься зла своего?
– Нет, не каюсь!
– В гордого бо сердце дьявол сидит!..
– Мне не от чего гордеть! Я – глиномес. Мы – люди темные, простецы… Меся глину да обжигая, мудр не станешь…
– Отстань высокоумия своего! Вспомни будущего судилища ужас!..
– Я с тобою, владыко, недостоин разговаривать. Я помолчу. Только то скажу, что вы и на этом свете поспеваете, да и на том. А и там то же, что здесь: верхнее небо, да среднее, да нижнее. Уж и темниц там настроили для нашего брата… Не из своих мечтаний я это взял, а чел в книге Еноха праведного!..
Митрополит, услышав это имя из уст гончара, только презрительно усмехнулся:
– Вижу, ты преизлиха насытился ложных басен! Нахватался книг отреченных! Не дьявол ли суемудрия подвигнул тебя восстать на князя, на господина своего?
– А он мне не господин! Господин мне – Великий Новгород!
Выражение презрительной скуки появилось на лице митрополита. Он даже слегка и позевнул, призакрыв рот белой выхоленной рукой.
– Экий афинянин, подумаешь!
Рогович вспыхнул от гнева. И в то же время искра озорства и насмешки сверкнула в его глазах.
– Не Демокрит ли сказал, святый владыка: «Бедность в демократии лучше благоденствия при царях, свобода лучше рабства»? – И Александр-Милонег повторил по-гречески то, что сказал по-русски.
На этот раз самообладание изменило владыке.
– Так вот ты какой! – произнес он гневно. – И со стола эллинских лжеучителей подобрал крохи?.. Не станем ли с тобою риторские прения здесь открывать?.. Но где ж мне в этом состязаться с тобою?.. Аз – мних недостойный. Мне подобает токмо от Евангелия и апостол святых глаголати. И ты бы в святые книги почаще б заглядывал, христианин был бы, а не крамолою пышущий изувер. Не сказал ли апостол: «Не бо без ума князь меч носит: божий бо слуга есть, отмститель во гнев злое творящим»?
Старейшина гончаров новгородских угрюмо кивал головою на слова владыки. Хотя и скованы были его руки, но казалось, что для духовной, для мысленной битвы засучает он рукава.
И едва окончил говорить архипастырь, гончар ответил ему:
– А разве это не того же самого апостола речение: «Наша брань – не против крови и плоти, но против начальств, и против князей, против мироправителей тьмы века сего»?
Владыка не сразу доискался должного слова.
– Да ты – аки терние изверженное! – сказал он изумленно. – До тебя и докоснуться голой ладонью нельзя! Но криво толкуеши, чадо! – зло усмехнувшись, продолжал он. – «Воздайте убо всем должная: ему же убо урок – урок; а ему же убо дань – дань, ему же страх – страх и ему же честь – честь!..»