«Тур» выстрелил.
Баллистическая траектория была рассчитана безукоризненно. Гримберт убедился в этом, когда пороховой дым рассеялся. «Полуночный Гром» судорожно вращал стволами своих орудий, пытаясь сохранить равновесие, но этот бой был им уже проигран – вместо его правой ноги пониже тассеты выпирал перекрученный обрубок. Скрежеща всеми своими сочленениями и орошая все вокруг потоками смазки, охлаждающей жидкости и гидравлического масла, рыцарь медленно завалился на бок, вскинув напоследок фонтан грязи. Грозная когда-то машина превратилась в мертвую, распростертую на земле, многотонную куклу.
Бой был закончен.
Гримберт удовлетворенно вздохнул и позволил себе обмякнуть на несколько секунд в пилотском кресле. Каждый бой высасывает силы, даже такой скоротечный и предсказуемый. Позже он с удовольствием будет вспоминать его детали, возможно, даже закажет немудренную песенку придворному поэту, пусть бездельник не зря получает золото из маркграфской казны. Но это все потом, потом, не сейчас. Сейчас он не может позволить себе расслабиться.
«Холостой режим, - мысленно приказал он терпеливо ждущему «Туру», - Реактор на нейтраль. Стоп ходовая».
Чтобы отсоединить от себя все концы амортизирующей паутины, пришлось как следует повозиться. Рассчитанная для того, чтоб поглощать кинетическую энергию, она обладала хитроумными замками, которые поддавались непросто, но Гримберт все равно сделал это сам, не дожидаясь оруженосцев.
Обретя относительную свободу, пусть даже в тесном коконе бронекапсулы, он принялся вынимать нейро-штифты. Болезненная, но необходимая процедура, которую он всякий раз безотчетно оттягивал. Некоторые штифты были массивными и тяжелыми, как плотницкие гвозди, другие – длинными и узкими, точно кинжалы. Места, в которых они пронзали череп, стороннему наблюдателю могли бы показаться случайными, но Гримберт знал, что каждый из них находится в своем месте, высчитанном до тысячных долей дюйма.
Каждый щелчок, возвещающий о расстыковке узлов «Золотого Тура» с его нервной системой, заставлял его вздрагивать. Не от боли – боль была неизбежна и с ней он за много лет успел свыкнуться - от того мучительного ощущения, будто он собственными пальцами рвет нервные волокна, соединяющие его мозг с телом.
«Золотой Тур» и был его истинным телом. Бронированным телом весом в тысячу ливров, с глазами, способными сосчитать количество песчинок в горсти песка и орудиями, готовыми превратить в россыпи пылающего шлака небольшую крепость. Теперь он медленно и мучительно терял его, чувствуя, как распадаются нейронные связи – пытка, знакомая лишь рыцарю.
Щелчок – и мир, который он видел во всем спектре инфракрасных волн, более богатый красками, чем лучшие холсты придворных живописцев Аахена, съежился до блеклой палитры, доступной несовершенному человеческому глазу. Еще один – и отключен радиоэфир, этот безбрежный невидимый океан, полнящийся сотнями сигналов и фонтанирующий данными. С каждым щелчком он терял сам себя, точно приговоренный на плахе, от которого императорский палач остро отточенным топором отрубает части тела.
Отключенная от дальнобойных орудий и зорких радаров, раскаленного реактора и чутких датчиков, его нервная система, казалось, съеживается внутри своей оболочки, возвращаясь к примитивно-рудиментарной форме многоклеточного комка плоти, спрятанного под бронированным колпаком. Требовалось несколько исполненных тягучего отвращения секунд, чтобы свыкнуться с мыслью, что этот комок плоти и есть он сам.
Гримберт, маркграф Туринский.
***
Бронеколпак отъехал в сторону. Гримберт дождался, когда к кабине подведут лестницу и медленно выбрался наружу. Слуги в ливреях с золоченым быком на синем поле почтительно выстроились вокруг доспеха, ожидая, когда его ноги коснутся земли. Кто-то с похвальной почтительностью поднес ему кубок холодного вина, кто-то подставил плечо, кто-то набросил на мокрые плечи, обтянутые черным полимерным гамбезоном, белоснежное льняное покрывало. Несмотря на то, что Гримберт, оказавшись на твердой земле, почти сравнялся с ними в росте, эти люди все еще казались ему недомерками, непропорциональными и жалкими лилипутами – его сознание хоть и разорвало связь с доспехом, все еще воспринимало мир с высоты в шестнадцать футов.
- Прекрасная победа, мессир.