Эта тирада, судя по всему, произвела глубокое впечатление на Берхарда. Со сдерживаемым злорадством Гримберт слышал, как тот озабоченно сопит, прохаживаясь вдоль стены.
- Не грози человеку, с которым отправляешься в Альбы, мессир. Как бы не пришлось потом жалеть.
Прозвучало зловеще. Но Гримберт не мог не отметить, что в голосе бывшего наемника послышалось то, что прежде совершенно в нем отсутствовало – уважение. Это его устраивало. Берхард относился к той породе плотоядных хищников, которых бесполезно запугивать – ударят в спину. А вот уважение стоило многого.
- Мы можем быть полезны друг другу, Берхард Однорукий, - твердо произнес он, - Если оба будем держаться уговора. Ты отводишь меня к Бледному Пальцу. Я гарантирую тебе баронский титул в Туринском маркграфстве.
Темнота перед глазами тревожно запульсировала. Гримберт знал, что в следующую секунду решится все. Из этого дома он выйдет или победителем, перед которым впервые забрезжит искра надежды, разгоняющая окружавшую его вечную ночь, или проигравшим – и тогда ему лучше никогда не возвращаться домой.
- И чтоб с хорошим виноградником, - буркнул Берхард, - Не кислятиной какой-нибудь.
- Лучше, чем у самого епископа!
Берхард засопел. Чувствовалось, что он уже готов был протянуть руку, но что-то в глубине души заставляло его медлить.
- Что еще? – нетерпеливо спросил Гримберт.
- Есть одна вещь, о которой нам надо условиться еще до того, как руки пожали.
- Слушаться и повиноваться во всём? – Гримберт с готовностью улыбнулся, надеясь, что улыбка получилась в должной мере искренней, - Идёт. Если ты говоришь мне остановиться и упасть в снег…
Судя по голосу, Берхард не испытывал никакого душевного подъёма от заключённой сделки. Напротив, голос посуровел.
- Ты останавливаешься и падаешь в снег так, будто тебе подрубили ноги. Только это не главное в Альбах.
- А что главное?
- Не лгать.
Гримберт не знал, можно ли сейчас улыбнуться. Судя по тону Берхарда, на шутку это не походило. И, скорее всего, ею и не было.
- Что это значит?
- Там, наверху, много опасностей, мессир. Много таких штук, что превращают человека в пятно на снегу. В этих горах тысячи троп, да только одна из них вернёт тебя обратно живым и здоровым, а остальные – погубят, смекаешь? Поэтому так заведено, что в Альбах люди не лгут друг другу.
Гримберт торжественно приложил правую ладонь к сердцу.
- Клянусь своей бессмертной душой блюсти правду, чего бы это мне ни стоило!
- Это не шутки, мессир, - проворчал Берхард таким тоном, что Гримберт забыл про сарказм, - Это вовсе не шутки. Там, наверху, паршивое место. Тебя может раздавить лавиной быстрее, чем ты успеешь крикнуть последний раз. Ты можешь упасть в расщелину и переломать себе все кости. Можешь замёрзнуть насмерть или задохнуться, когда твои лёгкие лопнут, как пузыри. Но самое опасное, что может тебе повстречаться в Альбах, это человек. Потому среди тех, кто поднимается вверх, такое правило заведено. Не хочешь говорить – не говори, но если уж рот открыл, не смей лгать, кто бы перед тобой ни был.
- Что ж, мне это подходит.
- Тогда по рукам, мессир.
Гримберт вслепую протянул руку и сжал протянутую ему Берхардом ладонь, твердую, как кусок каменного угля. От этого грубого прикосновения в душе запели райские птицы голосами один другого слаще, а эйфория прошла по нервам колючей электрической дугой.
- Выходим из города завтра на рассвете, - тяжело обронил Берхард, отстраняясь, - И лучше бы тебе быть у Старых Ворот с первыми лучами. А теперь выметайся отсюда. Может, ты и рыцарь, но воняет от тебя все равно что от дохлятины…
***
Альбы. На латыни это означает «Белые», но мрачную иронию этого слова Гримберт осознал только оказавшись там.
Это слово потеряло для него свой смысл. В его мире больше не было белого цвета, как не было и прочих цветов. Самый белоснежный оттенок, доступный императорскому живописцу, для него не отличался от любого другого. Вечная ночь, заключившая его в пожизненный плен, обладала даром стирать все цвета и оттенки с той же легкостью, с какой меняла ход времени.
Если бы у слепых был свой язык, мрачно подумал Гримберт, эти горы стоило бы назвать «Акри» - «острые». Несмотря на то, что он тщательно обвязал ноги тряпьем, подошвы быстро стерлись в кровь. Гримберт не сбавлял шага, но все равно неизбежно отставал от размеренно шагающего спутника, который, казалось, обладал возможностью мгновенно переноситься из одного места в другое.