Игрушечную аркебузу с золотой насечкой, инкрустированную топазами и стреляющую маленькими свинцовыми пульками? Щенка флорентийского волкодава, неизъяснимо прекрасного в своем жутком уродстве и заставляющего рефлекторно креститься домашнюю прислугу? Заводную венецианскую куклу, которая умеет крутить пируэты с изяществом крохотной феи и, кроме того, говорит на семи языках? Настоящую сарацинскую саблю? Может, оправленный в серебро надпочечник святого Альбериха, уберегающий от лишая, язвы и слепоты?..
Нет. Он давно перерос все эти детские игрушки, годные лишь для несмышленых сопляков. В этот раз он получит нечто другое. Отец сам обещал, а обещание маркграфа Туринского можно положить под гидравлический пресс — в мире нет ничего более прочного.
Отец выполнил свое обещание.
И он выполнил свое обещание. Не успели колокола туринского собора закончить свой перезвон, знаменуя полдень, как канцлер с кислой улыбкой на лице пригласил молодого господина маркграфа выйти на площадь.
Гримберт до сих пор отчетливо помнил величественный ряд доспехов, выстроившийся по окружности малой ристалищной площади. Неподвижные стальные воины замерли, взирая на него, оробевшего десятилетнего мальчишку, со своей исполинской высоты. Их огромные тела напоминали формы облаченных в сталь ангелов, сошедших на землю, чтоб утвердить слово Господа — человекоподобные, но лишь в малой степени, поскольку человеческое тело не в силах заключать в себе столь колоссальную мощь. Все, что в них было человеческого, обретало гротескные черты, совершенно не свойственные телу из плоти и крови. Но это делало их лишь еще более грозными.
Огромные ноги, каждая из которых могла бы легко раздавить телегу вместе с лошадьми, а то и целый дом. Тяжелые бронепластины, панцирем укрывавшие торсы со всех сторон. Орудийные спонсоны, из которых торчали расчехленные ради торжественного случая орудия — короткие жуткие морды мортир, узкие жала автоматических пушек, причудливо изогнутые излучающие контуры лайтингов, широко распахнутые зевы огнеметов…
Исполинские самоходные крепости, одним только своим размером напоминающие о том, что созданный Господом человек при всем своем могуществе остается не более чем глиняной крошкой, пусть и чертовски самонадеянной. Разглядывая нависающие над окрестными домами литые башни, очертаниями напоминавшие формы древних шлемов, Гримберт ощущал, как дыхание замерзает в груди.
Не доставало только искры, чтоб пробудить жизнь в этих смертоносных стальных великанах. Искры, жжение которой он ощущал в себе с самого рождения, жар которой разгорался все сильнее с каждым прочитанным романом.
Отец наблюдал за ним с улыбкой. И пусть улыбка эта не красила его сухого и бледного, как старая гравюра, лица, казалось, будто она на краткий миг вдохнула в него жизнь, как праздник вдохнул жизнь в холодный камень маркграфского палаццо.
Окруженный кольцом преданных квадских телохранителей, в сопровождении лишь небольшой свиты из нескольких придворных сановников и особо приближенных рыцарей, маркграф Туринский не спешил делать выбор за Гримберта, что-то пояснять или советовать — несмотря на то, что об устройстве рыцарских доспехов знал больше, чем любой другой человек на ристалищной площади.
— Мне пришлось побывать в ста сорока трех битвах на своем веку, — произнес он негромко, отняв от локтевого сгиба инкрустированный жемчугом инъектор, — Но, видит Господь, ни одна из них не была и вполовину так утомительна и опасна, как битва, которую мне пришлось выдержать два дня назад против собственного казначея. Ты можешь выбрать себе доспех, Гримберт.
Едва не поскуливая от восторга, он метался вдоль шеренги, почтительно прикасаясь пальцами к разогретой солнцем броне, и жар этот проникал в самое сердце, наполняя тело лихорадочным колокольным звоном. Броня эта, серая, как монашеская сутана, не успела обрести ни церемониальной, ни боевой окраски, ее не украшали затейливые сигилы, повествующие о битвах, через которые прошли эти рыцари, выигранных турнирах и славных подвигах. Но Гримберт знал, что ей недолго предстоит оставаться такой.
Может, казна Туринской марки знавала и лучшие времена, но слово маркграфа Туринского все еще что-то значило в восточных землях. Тщась угодить его сыну, торговцы свезли на малую ристалищную площадь свой самый лучший товар, не считаясь с расходами. Здесь не было старья или тех никчемных болванов, которых собирают из разных фрагментов с нарушением всех мыслимых технологических процессов. Не было реликтов прошедших войн, лишившихся хозяев, покрытых наспех залатанными пробоинами. Только настоящие боевые машины, соперничающие друг с другом своей смертоносной элегантностью.