Он шмыгнул носом. Воображаемый Аривальд не отвечал, зато Сальбетранский лес ответил. Как умел – зловещим треском своих деревянных рук, скрежещущим дыханием и жутким гулом сплетенных из шипов крон. Но ничего иного Гримберт и не ждал.
Он был прав – это совсем не походило на легкую прогулку. Это походило на затяжное путешествие в ад, причем он сам в этом путешествии был и пленником и конвоиром и разъездом и арьергардом.
Сложнее всего было определить направление. Даже осмелившись выбраться из чащи, он понял, что не имеет никакого представления, где находится северо-восток. Ночь выдалась лунной, только от луны не было никакого проку – она то и дело ныряла в грязные облака, точно в груды овечьей шерсти, и почти не давала света, лишь мазала сырной желтизной топорщащиеся верхушки деревьев. Гримберт потратил добрый час, пытаясь с ее помощью установить, где находится север, но совершенно не преуспел, наоборот, потерял те слабые представления о сторонах света, что сохранял прежде. Магнебод не раз объяснял ему этот урок, но он пропускал его мимо ушей. К чему рыцарю разбираться в ориентировании, если к его услугам магнитный компас в доспехе, надежный и не знающий помех прибор, всегда находящийся в твоем распоряжении?..
Оставаться на месте было мучительно неприятно – страх и холод одолевали его сообща, сговорившись, будто старые враги, и всякая минута, проведенная в неподвижности, опустошала запасы сил. Поэтому он просто пошел, как подсказывала ему интуиция, опасаясь выходить на открытые места и обходя стороной островки густых зарослей. В каждом замершем на пути корявом стволе ему мерещился затаившийся еретик, а треск ветвей заставлял обмирать всем телом.
Чертовы мерзавцы. Богом проклятое гнилое семя.
Никогда прежде ему не доводилось видеть живого еретика. Те еретики, что плясали на сцене Туринского театра, представляли собой раскрашенных шутов с узловатыми дубинками. Корчащие жуткие гримасы и болтающие на несуществующих языках, они явно не имели ничего общего со своими настоящими сородичами, вонзающими ядовитые зубы в те части империи, где ощущали слабость и свежую кровь.
В проповедях епископа Туринского еретики, напротив, представлялись Гримберту чем-то вроде скользких змееподобных гадов, шипящих во тьме и алкающих христианской крови. Больше всех о еретиках знал Магнебод, но он предпочитал на эту тему не заговаривать даже когда перебирал с подслащенным маковой вытяжкой вином. Фамильные гравюры, живописующие кровопролитные бои и рыцарские поединки, также обходили этот вопрос стороной, еретики, сошедшие с бумажных страниц, напоминали корчащихся в адском пламени чертей, многие из которых действительно были при рогах и копытах.
Но Гримберту не требовалась помощь церковного информатория, чтобы разобраться в этом вопросе. Любой двенадцатилетний мальчишка, будь он хоть сыном маркграфа, хоть младшим подмастерьем сапожника или чумазым лаборантом из цеха скорняков, владеет всеми необходимыми приемами для поиска интересующей его информации, достаточно лишь держать востро уши и слушать, что болтают вокруг.
Так, он узнал, что адамиты, в своей ереси возомнившие себя ровней Адаму, не признают ни доспехов, ни одежды. В любую пору года они ходят обнаженными, а из собственных ребер, хирургически изъятых из грудной клетки, сооружают жуткие и причудливые амулеты.
Триетисты, поклоняющиеся Троице в их собственном оскверненном ее представлении, вырезают у себя во лбу дополнительную третью глазницу, внутрь которой помещают фальшивый глаз, сделанный обычно из мрамора, смолы или свинца.
Изощренные в нечеловеческих ритуалах маркиониты считают за благо вскрывать черепа своих собратьев, чтобы при помощи варварских инструментов и сакральных технологий превращать их в бездумных и осатаневших от жажды плоти чудовищ.
Еще были маркосеи, татиане, петробрузианцы, чемреки, гомунциониты, икеты, аскиты, монофелиты, арнольдисты, несторианцы, ноетиане, птолемеи, мессалинцы, апосхисты, аэриане, гидрофеиты, иеракиты, патрициане… Бесчисленные, точно волосы на голове грешника, все они занимались одним и тем же – извращали веру Господа, силясь превратить христианские обряды и таинства в богопротивные изуверские ритуалы, и каждый на свой лад.
Но эти… Гримберт вновь вспомнил оглушающий лязг пулеметов и алые брызги, туманом оседающие на деревьях.
Эти отличались невероятной, немыслимой для тайных адептов дерзостью. То, что они нашли укрытие в отцовском лесу, ничуть не удивительно. Всякие еретики тщатся спрятаться поглубже от взгляда Святого Престола, зная, как накажет их Церковь за их учения и практики. Вот только они чертовски не походили на сборище богоотступников в темных плащах, собирающихся в полночь, чтобы провыть свои проклятые молитвы и принести жертву. Они походили на…
На ландскнехтов, подумал Гримберт, ежась от этой мысли. На организованный отряд головорезов, в котором каждый знает свою роль и способен действовать сообща, выполняя волю командиров. А еще это количество оружия, что было у них с собой! Мерзавцы вооружились не обсидиановыми ножами и не атамами, выточенными из бедренных костей. Они притащили с собой до черта аркебуз, а еще настоящую полевую артиллерию в невероятном количестве. Одних только легких кулеврин и серпантин хватило бы, чтоб перебить на открытой местности две-три сотни регулярной пехоты без прикрытия брони.
Что это за ритуалы такие, для проведения которых требуется собрать больше орудий, чем собрал герцог Саган для своей Пляски в Алой Луже? Или не ритуал это вовсе, а…
Война, подумал Гримберт, ощущая желание приложить горсть снега к раскалившимся внезапно вискам. Вот какая нужда погнала еретиков в Сальбертранский лес. Они нарочно накапливают здесь силы и оружие, чтобы потом… потом…
Начать свою собственную войну, подумал он с ужасом. Окружить и взять штурмом какой-нибудь из беззащитных городов, у которых нет ни крепостных стен, как у Турина, ни собственной артиллерии, ни рыцарей, готовых прийти на помощь.
Он вдруг представил, как этот сброд окружает Сузе или Буссолено. Как языки огня, исторгнутые серпантинами и кулевринами, рвут в клочья жалкое ополчение, выдвинувшееся на защиту своих домов с жалкими пищалями да косами. Как улюлюкающая толпа врывается в дома, выхватывая из люлек маленьких детей, прибивая ножами к дверям хозяев, поджигая амбары и мельницы…
Картина была столь жуткой, что у него перехватило дыхание. Вот почему ублюдочные еретики устроили засаду вместо того, чтоб сбежать. Не могли позволить, чтобы их присутствие было кем-то обнаружено прежде условленного часа. Сознавая свою силу, дерзнули напасть на пару рыцарей, которых превосходили и по хитрости и по огневой мощи.
Но ничего. Гримберт шмыгнул носом, силясь разогреть в себе ту искру ярости, что направляла его действия в бою. Отец разберется с ними. Когда сюда заявятся рыцари, да не две жалких учебных машины, а целое знамя – две, нет, три дюжины! – у этих ублюдков будет немного времени, чтобы раскаяться в своих грехах. Может, минута или две. Прежде чем Туринские рыцари не вомнут их в снег и не спалят к чертовой матери вместе с их проклятым логовом, а потом…
Корявое дерево в нескольких туазах от него, которое он намеревался обойти справа, вдруг шевельнулось. Еще один дьявольский морок Сальбертранского леса, просто луна выплыла из-за тучи, одновременно дунул ветер, вот и померещилось… Просто обман зрения, мелкая досадливая галлюцинация, ничуть не удивительная для нервной системы, истощенной долгой нейро-коммутацией. Просто надо не обращать внимания и…
Дерево качнулось, уже отчетливо, но без скрипа, совершенно беззвучно. Будто собиралось обрушиться, даже накренилось, но в какой-то миг передумало. И вдруг расползлось в стороны, стремительно меняя форму, обернувшись чем-то большим, тяжело ворочающимся, сопящим…
Гримберт ощутил, как внутренности ошпарило соленым кипятком, а на мочевой пузырь навалилась пугающая тяжесть.
Зверь. Животное.
В жидком свете луны он уже видел припорошенную снегом густую темную шерсть. Слышал хриплое дыхание, вырывающееся из чужой глотки. Замечал мерцающие влажные огоньки чужих глаз, смотрящие прямо на него. И еще он вдруг ощутил дух зверя – тяжелый запах чужого тела, перебивающий все прочие, существующие в мире, даже гадостные ароматы Сальбертранского леса.