И служанка с удовольствием увидала, как госпожа ее, не прячась, словно дразня, прямо на глазах у книготорговца достала из рукава платья кинжал, оставив в ножны в рукаве. Сталь блестит. Кинжал у госпожи был не шуточный, хоть и считался дамским. Это только на вид он выглядел как игрушка. А на самом деле кучер наточил оружие и, попробовав ногтем, сказал: «Острее чем у брадобреев, уж полоснет, так полоснет».
Госпожа достала и держала его так, что Люббель непременно должен был кинжал увидеть, а этот дурак зачем-то дергал и кувыркал в своих руках большую книгу, вертел ей перед носом Агнес. К чему он это делал, непонятно. Смех один на него глядеть.
Стоял, вытворял нелепости, бубнил что-то негромко, но хамским тоном и совсем не обращая внимания на опасное оружие в руках девушки. Как будто пренебрегал.
— Сто талеров и мой зад за эту книгу? — немного удивленно спросила Агнес и потянула книгу на себя. — Такова твоя цена?
— Да, дай сюда, — Уддо Люббель сопел носом от натуги, силился вырвать книгу из слабеньких девичьих пальцев, но девчонка держала ее словно клещами. — Ишь ты, как вцепилась, ведьмища, видно понравилась она тебе.
Тут Агнес берет и одним движением, одним взмахом, проводит кинжалом так, что острие распарывает одежду и кожу на обеих ляжках книготорговца, чуть ниже причинного места. Может, это было и не самое красивое и ловкое движение, но взмах был быстр, словно девушка муху на лету ловила, а кинжал был остр неимоверно. Из дыр в панталонах и коже сразу полилась кровь, да с брызгами. Побежали струйки по чулкам на башмаки, и на грязный пол.
— А-а-а-а, — заорал книготорговец, и выгнулся зачем-то, словно его в спину ударили, голову запрокинул, и как был, плашмя упал навзничь, между старым столом и кособоким стулом. С грохотом, так, что стул упал тоже, а стол хоть и был велик, и тот сдвинулся. И книгу он уронил. Стал между стулом и столом барахтаться, перекатываться. Встать пытался, а сам руками раны свои на ляжках хватал.
Агнес рогожу с пола подняла и протерла кинжал не спеша, потом присела напротив стонущего уже наполовину под столом книготорговца, и, заглядывая ему в лицо, чтобы глаза его увидеть, спросила, улыбаясь:
— Ну что, пес, говоришь, не подействуют на тебя мои уловки? Даже и пытаться мне не следует?
Уддо Люббель заливался кровью и в ответ ей орал благим матом так, что на глотке его жилы вылезли:
— Стража! Стража! Убивают. Люди, кликните стражу, зовите сержанта и старшину улицы. Убила, убила косоглазая меня! В доме моем ведьма! Ведьма.
Уте сначала страшно было глядеть на это, а потом вдруг стало смешно. Бьется человек под столом, кровью заливается, стулом упавшим гремит и рот свой мерзкий с половиной зубов разевает, разевает, разевает. Как будто песню какую-то поет изо всех сил, а звуков издать не может, словно рыба на берегу. А он глазки пучит, тужится, поет с надрывом, на шее вены вздулись от старания. А только сипение его слышно, да дыхание старика уморившегося, и все. Смешно, честное слово. А сколько спеси в нем было совсем недавно. Сколько грубости.
Глава 37
А госпожа «певца» не слушает, и не смотрит на него, она тем временем присела, книгу с пола подняла, и огорчилась. Обложка книги кровью перемазана. Тут уже девушка не погнушалась свой платок достать, стала книгу вытирать, морщить носик. Ута было хотела ей в этом помочь, чтобы она господские пальчики в грязь эту не пачкала, но госпожа не дала и сказала:
— Сама я, лучше золы в печи найди, засыпь ею ему раны, а то он юшкой своей вонючей весь пол уже залил и книгу мне.
А книготорговец уже перестал рот разевать, лежал в луже крови, штаны от нее мокры, дышал тяжело и с ненавистью смотрел на девушку, так ненавидел он ее, что судороги лицо его издергали. Но ей на его ненависть плевать было. Как и на былое бахвальство его.
Ее сейчас только книга интересовала. Она, подобрав юбки, чтобы их не запачкать и присев в двух шагах от него, листала страницы, одну за другой. Остановиться не могла.
И когда пришла Ута, принесла совок золы из печи и стала засыпать Люббелю рану на ляжках этой золой, Агнес сказала ему, как ни в чем не бывало:
— Что ж, и правду книга сия для меня интересна.
Она поднялась, залезла в кошель, и достала серебро, отсчитала десять монет и кинула их небрежно на пол рядом с книготорговцем.
— Больше не дам, не проси, ибо знаю, что вы все книготорговцы воры, которые честную цену в десть раз задирают.