— Ну, заходи, увалень, — Волков пригласил и здорового парня.
А в бочке-то было совсем не ведро пива, там было почти два. Опять же здоровяк вылил его из бочки в принесенные Марией ведра, сели вчетвером пить.
— Как тебя звать? — поинтересовался Волков у парня. — Кажется…
— Я из рода Гроссшвулле, — скромно ответил тот.
— А имя есть у тебя?
— Есть, господин, родители нарекли меня Александром.
— О-хо-хо-хо, — обрадовался образованный и уже изрядно пьяный Рене. Он хлопнул парня по большому плечу и сказал: — Теперь нам будет не страшно и на войну пойти. Давайте выпьем! За Александра, господа!
Роха явно не понимал, о чем идет речь, но выпить не отказывался:
— За Александра, — он поднял кружку.
Мария принесла тарелку сыра, сыры у Брюнхвальда были и вправду неплохи, тут же Александр стал закидывать его себе в рот, один кусок за другим. Закидывал так, словно не ел три дня.
— Эй-эй! — закричав ему Рене со смехом. — Полегче, друг мой, полегче, вы тут не один.
— Эх, так же мне и монахи говорили, прежде чем выгнали, — вздохнул Александр.
Рене стал смеяться в голос, а за ним подхватили Роха и кавалер. И даже Мария смеялась у очага, хоть и не знала, над чем смеются господа.
Хорошо было вот так с утра ничего не делать, с приятными тебе людьми сидеть за столом и пить пиво. Да еще смеяться над этим большим дурнем.
И главное, что в это время можно не думать о надобности принимать какие-то решения. Главные решения. Сиди себе да пей, и пусть все идет также, пусть все не меняется. И к черту попов и синьоров, пусть сами разбираются, без него. А он и так проживет.
Землица у него есть какая-никакая, людишки есть, хоть и мало, рожь растет, овес и ячмень, слава Богу, тоже. Ну, если конечно, Еган не врет. А зачем ему врать, он вообще говорит, что большие амбары нужны, говорит, что урожай будет славный. Горцы за проводку плотов худо-бедно, но платят, и у солдат, что кирпич затеяли жечь, вроде как, дела налаживаются. И на кой ему черт нужно волю попов исполнять? Будет он лучше вот так пиво пить, о былых славных делах вспоминать да жить помаленьку, хорошо себя чувствовать. Пиво после обеда кончилось, так кавалер велел вина нести, чего уж.
Так за пивом просидели до полудня, а там Мария бобов с жареной свининой и луком подала. Поели и продолжили пить. Да еще стали и песни петь. А тут и вечер подошел, вернулись те, кто в Мален ездили.
— О-о, — сказал Брунхильда, появившись на пороге, — залили значит зенки?
Сестра с племянниками, все в обновках, тоже стояли в дверях.
— Душа моя, — орал ей Волков, — изволь идти к столу. Мы вас заждались. И вы, сестра, идите сюда!
— Да вы никак весь день сидите? Уже и в уме у вас от хмеля потемнело, — Брунхильда явно не собиралась присоединиться. Она повернулась к Марии. — Это что за ведра? Они что, целыми ведрами хлебают?
Служанка только кивала головой. Ей, между прочим, тоже пива перепало, ее даже за стол с господами добрый господин Рене пытался усадить, да она побоялась. Мало чего пьяные господа с ней сотворить могут.
— Устроили кабак! — злилась красавица.
— Дорогая моя… — начал было Роха на свое несчастье.
— Не дорогая я тебе, — шипела Брунхильда, — забирай свою деревяху и прочь убирайся. И вы, ротмистр Рене, тоже спать ступайте. Нагулялись и хватит.
— Сию минуту ухожу, — заверил ее Рене, вскакивая за Рохой следом.
— И борова своего забирайте, — красавица ткнула пальцем в присмиревшего от такой свирепости Александра Гроссшвулле. — А то расселся тут, сидит на дармовых харчах, бока наедает.
Громыхая деревянной своей ногой, Роха стал поспешно вылезать из-за стола, и Рене не стал рассиживаться, молодой увалень тоже.
— Ступайте-ступайте, ишь, бражники, устроили здесь кабак, здесь теперь и женщины приличные живут, и дети, — вслед увещевала их Брунхильда.
Когда все ушли, Волков поймал ее за руку и с пьяной улыбкой начал:
— Душа моя, как ты прекрасна. Я так рад…
— Спать идите… — прикрикнула на него красавица. — Рад он, поглядите на него. Идите спать, говорю. Не по душе мне с вами с пьяным разговаривать. Мария, ужин подавай, проголодалась мы с дороги.
Волков еще раз попытался заговорить с ней, да все без толку.
Только разозлил ее еще больше. Злобная баба, своенравная.
Зараза.
Утором он мылся, натаскали ему воды полную деревянную ванну, Мария грела, выливала в ноги, чтобы не обжечь. Он сидел не злой, скорее насупившийся, но не от дурноты пивной, а больше той мысли, что завтра граф к нему в гости будет. Зачем едет, какого черта ему тут надобно? А еще Брунхильда злая, как собака. Не говорит — лает. С утра уже и Марии досталось, и Егану, и монахам, что приходили к нему. Сестра Тереза дышать боялась, детей с утра на двор отправила, там они с братом Ипполитом начали буквы учить.