— Поздно уже, чего не спишь?
А она не отошла и не отстранилась, наконец, получила возможность заговорить с ним:
— Не спится, как же девице спать перед выданьем?
Волков посадил ее радом с собой. Стал глядеть на нее и гладить по волосам, по спине.
— Ну, что молчите? — она заглядывала ему в глаза. — Скажите уж, если не нужна вам.
— Нужна, — сказал он, — такой, как ты, у меня не было никогда.
— Так берите меня сами замуж, — заговорила девушка со страстью, — а не хотите, так не берете, просто буду при вас жить. Хоть и не любо мне то, но согласна жить, как сейчас живу.
— Нет, — сказал он спокойно, продолжая гладить ее волосы и глаз от нее не отрывая, — за графа пойдешь.
— Вижу, что люба вам, — сказала она зло, — а за старика меня отдаете.
Видно, много он вам предложил. Уж хоть сказали бы, сколько за меня выручили. Ну, скажите? Мне, может, для спеси знать хочется, сколько стою я?
Волков встал и в одном сапоге подошел к сундуку, отпер его, достал из него бумагу, развернул и, подойдя к Брунхильде, протянул его ей:
— Читай, ты ж теперь грамотна.
Она схватила бумагу ручками своими цепкими, кинулась к лампе, села, стала читать. Прочла, подняла голову:
— Поместье? Вам будет?
— Почему мне-то? — он усмехнулся. — Читай, бестолочь. Видишь, написано, Вдовий Ценз.
— А что это?
— Это то, что ты получишь по смерти графа. То, что будет тебе и детям твоим после его смерти.
— Так то не вам?
— Нет, то тебе, и еще две тысячи талеров серебра получишь после венчания.
— А может, мне всего того и не нужно, — вдруг сказала красавица и небрежно кинула бумагу на перину.
— Дура, — сказал кавалер беззлобно, — не понимаешь, что ли, до конца дней будешь с серебра есть. Дети твои будут детьми графа, они будут Маленами, понимаешь? Маленами! Родственниками герцога! Имение твое в год хороший будет давать тысячу талеров. Тысячу! Харчевня твоего папаши сколько приносила? Тридцать шесть талеров в год, сорок?
— Да плевать мне на ваши тысячи, — сказал Брунхильда высокомерно. — И на имения тоже. Я с вами быть желаю, а не со стариком.
— Со мной? — да, кавалеру польстили ей слова, даже не смотря на ее дерзкий тон. — Со мной не выйдет. Сразу после твоего венчаний я начну войну.
— Войну?! — воскликнула она. — Я так и знала! А то думаю, чего они шушукаются все время, чего затевают. Значит, войну затеваете. Из-за дурака этого Брюнхвальда? Да?
— Нет. Не за него. Хотя, и за него можно было бы войну начинать, он хороший товарищ.
— А за что же, раз не за него?
— За честь и за имя, — сказал Волков. — Они избили до полусмерти моего человека. То оскорбление имени моему.
— Значит, отдаете меня графу из-за войны?
— Да пойми ты, глупая, — начал Волков с горячностью, — горцы — люди свирепые, бойцы хорошие, завтра или послезавтра получу я арбалетный болт в лицо, или удар копья в подмышку, или… Или еще что-нибудь, или в плен попаду, а пленных они не щадят, а с тобой что будет, ты куда пойдешь? — О том, что и герцог его мог в тюрьму или даже не плаху отправить, он говорить ей не стал. — Герцог мой феод другому отдаст, тебя выкинут отсюда, куда денешься?
— Пристроюсь куда-нибудь, уж найдутся желающие.
— Конечно, найдутся. Опять в кабак пристроишься, мохнатой своей торговать.
— Дурак вы, — закричал она, очень девушка не любила, когда он ей напоминал об этом, — ненавижу вас.
— За графа пойдешь, я сказал! — рявкнул он. — Графиней будешь! Графиней с каретами и слугами, с землей и холопами, годовым доходом в тысячу талеров! И до конца дней своих меня будешь благодарить. Да-да, вспоминать и благодарить.
Она вдруг кинулась к нему, вцепилась в него сильными своими руками, обняла крепко, стала целовать и целовать ему лицо и говорить быстро:
— Давайте уедем. Денег у вас, вон, мешки лежат.
— То на церковь даны.
— И золото еще в сундуке, он от денег неподъемный. Заберем все и уедем далеко, где нас никто не знает, имена себе другие возьмем. А старые забудем. Никто нас не найдет. Только сестру вашу с детьми возьмем и все, заживем хорошо. Я вам женой буду самой верной. Поутру соберемся и уедем, кто нас искать будет?
Он молчал. Имя забыть?! Он ради имени своего, ради положения нынешнего на смерть шел, год за годом, тяжкую службу нес, а она предлагает ему все это забыть, словно пустое то все было.