— Господин мой, — орала она, все еще торча из кареты. — Это постоялый двор какой-то?
А по двору, меж ног лошадей, бодро бегали перепуганные таким нашествием куры, в хлеву трубно замычал бык, а на пороге стояла худощавая девица, босоногая и в потрепанном платье.
Волков усмехнулся и ответил, разминая спину после долгой езды:
— Нет, госпожа, это и есть поместье, хозяйкой которого вы являетесь.
— Что, этот мой дом? Мне что тут жить? — не верила Элеонора Августа. — Вы шутите, муж мой?
Тут же из другого окна кареты выглядывало лицо Бригитт. Она как раз была спокойна, и ее лицо выражало больше интереса, чем негодования.
Все еще усмехаясь и поглядывая на женщин, то на одну, то на другую, кавалер сказал:
— Ну, если у вас нет другого мужа, то придется вам пожить тут.
— Господь милосердный, — взвизгнула дочь графа, но нет, она не просила помощи у Господа, она пылала яростью, — в поместье моего отца даже подлые, и то в лучших домах живут.
— Уверяю, внутри намного лучше, — стал уговаривать ее Волков, открывая ей дверь кареты. — Выходите и посмотрите дом изнутри.
— Нет, я уеду домой, буду жить там, пока вы не построите дом, подобающий женщине из рода фон Маленов, — кричала она, пытаясь захлопнуть дверцу.
— Нет, вы не уедите, — наконец изменил тон кавалер, — выходите и займитесь размещением.
— Нет, не выйду, — упрямилась жена.
— Хорошо, — с нехорошей ухмылкой произнес Волков, он повернулся, прошел пару шагов и заговорил с кучером, который все еще сидел на козлах. — Ну, а тебя тоже нужно уговаривать?
— Меня? — удивился кучер. — Мне тоже в дом идти?
— Лошадей распрягай, дурень! — заорал Волков. — В конюшню их веди, пои, корми и чисть!
— Ах, вы про то! — обрадовался кучер госпожи и полез с козел.
— Не смей! — закричала из кареты Элеонора Августа. — Не забывай, чей ты слуга!
Кучер замер, но стал коситься на Волкова. А Волков ничего ему говорить не стал, просто показал крепкий рыцарский кулак, ну а лицо его говорило само за себя. И кучер сразу понял, кто тут хозяин, не долго думая, спрыгнул с козел и стал выпрягать коней из кареты.
— Не смей, а ну, не распрягай лошадей, холоп! — кричала ему его бывшая хозяйка, но он словно не слышал, озирался немного испуганно и пожимал плечами. Мол, не я виноват.
А кавалер, подойдя к открытой дверце кареты, произнес, протягивая руку:
— Госпожа, пойдемте в дом.
— Нет! — взвизгнула Элеонора Августа. — Уберите руку, не пойду в холопскую хату.
— Ну, что ж, сидите, коли нравится, — сказа кавалер, — колодец вон там, уборная здесь, рядом с конюшней.
Он повернулся и пошел в дом, ему хотелось поесть и отдохнуть, у него впереди было много дел. Очень много.
Глава 22
Все было готово, тянуть больше смысла не было. В тот же день, что они вернулись домой, Волков позвал офицеров на ужин, и после того, как недовольная его жена, ее молчаливая подруга и сестра Тереза с детьми вышли из-за стола, он сказал офицерам:
— Господа, думаю, пришло время ответить поганым горцам за товарища нашего. Скажите людям своим, что те, кто пойдет со мной, не пожалеют, а тот, кто со мной не пойдет на тот берег, то жить на моей земле не будут.
Все офицеры понимающе кивали. Это воодушевило Волкова.
Значит, все все понимали и были готовы. Только Бертье поинтересовался:
— Пойдем в набег?
Волков на мгновение задумался. Грабить села и предместья городов — дело веселое, бывало, что и прибыльное, но уходить вглубь вражеской земли он не хотел, поэтому ответил:
— Нет, Карла били на ярмарке, ярмарку мы и ограбим.
— Отличная мысль, — сказал Рене.
— Дело прибыльное, — согласился Роха.
— Одним днем все быстро сделаем, — продолжал Волков. — Вышли, оцепили, взяли все, что дорого и в лодки влезть может, ушли.
— Все, что дорого? — уточнил Бертье.
— Первым делом нужно переловить всех менял и купцов, деньги — главное. Второе — торговцы мехами и шубами, третье — торговца перцем, четвертое — торговцы материей, парча и шелк нынче в хорошей цене.
— Сыч нам рисовал, где ярмарка, где пристани и подъезды к ней, но он не сказал нам, где кто сидит, — сказал Рене.
— Он еще нарисует, — обещал кавалер. — Память у него прекрасная. Но для начала нужно знать, сколько у нас людей?
— Сто пятьдесят два человека, — сразу сказал Рене. — Шесть больны, еще двух оставим с ними. — В поход готовы выйти сто сорок четыре.