– Прелестная кузина, не с розой должен был я сравнить вас сейчас… а с пчелой… Подобно ей и вы имеете острое жало для защиты вашего меда… Признаю себя побежденным и удаляюсь… До свидания, прелестная кузина.
И поклонившись с ироническим смирением, Филипп отодвинул запор и удалился. Бланш поспешно заперла за ним дверь, выронила шпагу и упала на стул, еще трепеща при одной мысли об опасности, которой она подвергалась. Несколько часов прошло таким образом. Бланш была разбита и телом, и душой. В ней не оставалось ни физической, ни нравственной силы. Она не шевелилась, не думала. Когда стук колес возвестил ей о возвращении дяди и жениха, она вскочила. Ужасная мысль вдруг явилась ей. На что ей решиться? Должна ли она рассказать им обо всем случившемся и потребовать правосудия за незаслуженное оскорбление? И не лучше ли ей скрыть эту тайну? Если она скажет, сколько несчастий может последовать затем! Неужели она должна внести в недра своей родной семьи раздор, ненависть. Отец проклянет сына… Брат вызовет брата… Откуда знать, не прольется ли кровь в братоубийственной битве?.. Такая перспектива пугала Бланш. Она решилась молчать и не разглашать печальных событий этого дня. Она сдержала слово.
Когда молодая девушка вышла в гостиную, старый граф и Альберик напрасно расспрашивали насчет ее бледности. Она отвечала, что не совсем здорова. Никто не возымел ни малейшего подозрения.
Прошло три дня. Вечером на третий день Бланш, ложась в постель, нашла под изголовьем письмо, которое распечатала с трепетом. Это письмо было от Филиппа. Молодой человек умолял кузину простить его гнусное поведение и благодарил ее на коленях за молчание. Он прибавлял, что посвятит всю жизнь тому, чтобы заставить ее забыть минутное безумство, постыдный поступок, которого не может оправдать даже самая сильная любовь. Это письмо сняло большую тяжесть с сердца Бланш. До этой минуты она имела инстинктивное опасение еще раз сделаться предметом какого-нибудь адского покушения Филиппа. Она боялась также ссоры между братьями, за которою могла последовать кровавая развязка. Письмо Филиппа рассеяло все эти опасения, уничтожило весь этот страх.
– Он лучше, чем я думала, – прошептала Бланш…
И она заснула, вознося к Господу благодарственную молитву.
XXXIX. Каин
Приближалось время свадьбы. В течение целой недели Бланш выходила из своей комнаты только в капеллу замка. Дни и часы казались бесконечными влюбленному Альберику, который не знал, как убить время.
В один вечер он объявил, что завтра поедет на охоту на целый день. Филипп в то же время изъявил намерение съездить в Сен-Жермен сделать несколько закупок и приказал, чтобы ему с утра оседлали лошадь. Старый граф спросил, не возьмет ли он с собой слугу. Филипп отвечал отрицательно.
На другой день, на рассвете, Альберик, с ружьем на плече и с собаками, отправился в лес. Через минуту Филипп ускакал по дороге в город. Братья отправились в противоположных направлениях. Прошло несколько часов. Небо, довольно ясное утром, вдруг потемнело. Ветер свистал между ветвями с зловещим шумом. Скоро, по-видимому, должен был выпасть снег. Альберик медленно шел по широкой тропинке, проложенной между вязами и столетними дубами. Отдаленные голоса собак, гнавшихся по следам зайца или лисицы, время от времени долетали до виконта, но он не обращал внимания на эти звуки, столь гармоничные, однако, для слуха охотника. Альберик думал о своей возлюбленной Бланш, о дне свадьбы, о счастье, столь близком и верном, и удивлялся, посреди своих веселых мыслей, отчего на сердце его лежит тяжесть какой-то неопределенной грусти, по-видимому, не имевшей никаких оснований.
Вдруг человеческая фигура отделилась от дерева и подошла к нему. Альберик поднял глаза и взглянул на того, кто с ним встретился в таком уединенном месте. К величайшему своему удивлению, он узнал Филиппа.
– Как, брат, ты здесь? – воскликнул Альберик.
И он протянул молодому офицеру руку, которой тот не принял. В первую минуту Альберик не приписал никакой важности странному отказу брата пожать его руку.
– Я думал, что ты в Сен-Жермене, – продолжал он
– Ты ошибался, как видишь.
– Но по какому случаю ты здесь?..
– Это не случай. Я ждал тебя.
– Вот как? – удивился Альберик. – Стало быть, ты хочешь что-нибудь сказать мне?..
– Да.
– Что-нибудь секретное?..
– Да.
Альберик улыбнулся. Он решил, что Филипп, гуляка и мот, наделал каких-нибудь долгов, о которых не смел сказать отцу и потому обратился к нему, Альберику, чтобы просить его развязать свой кошелек по случаю торжественного дня его свадьбы. И он сказал себе, что в минуту полнейшего своего счастья стоит сделать так, чтобы все окружающие его тоже были счастливы и что он от всего сердца поможет своему брату. Поэтому он весело сказал:
– Ну! Говори же, брат; я жду твоего таинственного известия…
– Выслушай же меня, – сказал Филипп, – и обдуман хорошенько свой ответ.
Тон, которым были произнесены эти слова, удивил Альберика. Он взглянул на Филиппа, чтобы прочесть на его лице, серьезно ли тот говорит. Это лицо было мрачно; сжатые брови придавали ему свирепое выражение. Альберик смутился. Тайный инстинкт говорил ему, что между ним и братом должно произойти нечто странное и ужасное.
Филипп продолжал:
– Ты не будешь мужем Бланш…
– Я не буду мужем Бланш?.. – повторил Альберик в остолбенении, не веря своим ушам.
– Да, – сказал Филипп.
– А кто же мне помешает?
– Я.
– Но по какому праву, несчастный?..
– Я люблю кузину…
– А разве ты думаешь, что я не люблю ее?..
– Может быть, но она тебя не любит…
– Что ты осмеливаешься говорить?
– Правду. Бланш не любит тебя… она любит другого…
– Ложь!
– Она любит другого, – продолжал Филипп, – и этот другой – я…
Альберик помертвел. Глаза его налились кровью.
– Она тебе сказала это?.. – спросил он хриплым и задыхающимся голосом.
– Она сделала более…
– Договаривай…
– Она мне доказала это…
Альберик бросился к брату и, схватив его за обе руки, вскричал:
– Итак, ты уверяешь…
У него недостало сил окончить фразу.
– Я уверяю, что Бланш моя любовница… – сказал Филипп с величайшим хладнокровием.
– Подлец! – заревел Альберик. – Знаешь ли ты, что я сейчас убью тебя?
– Попробуй!
Филипп еще не окончил фразы, как старший брат, ослепленный яростью, прицелился в него из ружья. Одаренный изумительной силой, Филипп вырвал ружье из рук Альберика, отбросил его далеко и сказал, обнажая шпагу:
– Я не вепрь и не волк, чтобы убивать меня ружейным выстрелом! Обнажи шпагу и защищайся или откажись жениться на моей любовнице…
У Альберика не было шпаги, но у него был охотничий нож с твердым и очень тонким клинком. Он схватил его и снова бросился на Филиппа. Тогда между братьями началась страшная и святотатственная битва. Она не имела других свидетелей кроме ворона, который неподвижно сидел на вершине старого дуба и, беспристрастно присутствуя при этой ужасной сцене, время от времени примешивал свое зловещее карканье к звуку стали, ударяющейся о сталь. Через несколько минут шпага Филиппа наткнулась своим лезвием на охотничий нож Альберика и сломалась от этого удара. В руках молодого офицера остался бесполезный обломок стали, между тем как у брата его в целости сохранилось страшное оружие.
– Гнусный лжец, ты умрешь!.. – прошептал Альберик, бросившись на безоружного Филиппа.
Но Филипп предвидел это движение. Он отступил и, выхватив из-за пояса заряженный пистолет, выстрелил в упор в голову брата. Альберик упал мертвый, даже не вздохнув. Филипп тотчас влез на высокий дуб. Ни одного живого существа не было видно в лесу на таком далеком расстояния, какое только мог окинуть взор. Филипп слез с дуба, спрятал в ножны сломанную шпагу, взял на руки труп и с этой ужасной ношей пошел по узкой тропинке. Ворон слетел с дубовой ветви и последовал за убийцей, описывая в воздухе широкие круги. Филипп дошел до пустой хижины, выстроенной некогда цыганами на зиму. Дверь была заложена. Филипп снял один за другим камки, закрывавшие вход, положил труп в хижину, покрыл его мхом и вышел, опять заложив дверь камнями. Ворон тряхнул крыльями и не пошевелился. Филипп влез на крышу. Ворон слетел и сел на ближнее дерево. Филипп слез. Ворон опять прилетел на крышу с странной настойчивостью плотоядных птиц, чующих мертвое тело. Филипп испугался. Ворон сделался для него олицетворением вопиющей совести.