— Разве она не божественно выглядит! — услышала я один из выкриков. — Как будто из волшебной сказки.
Если бы она только знала.
— Мисс Холл, — произнёс у меня за спиной голос, — у вас самый необычный наряд. Не могли бы вы рассказать читателям газеты "The World" почему вы одеты не как остальные юные леди сегодняшним вечером?
Я повернулась к репортеру, а в голове у меня звучал голос моей бабушки — имя женщины должно появляться в газете лишь три раза: когда она родилась, когда она вышла замуж и когда она умерла. Я могла пробормотать что-то бессодержательное о любви к перьям или путаницы портнихи, но когда я посмотрела на толпу молодых девушек за линией полицейского ограждения, я вспомнила о женщинах, которые весь прошлый год боролись за улучшение условий труда, и о девушках, которые погибли на фабрике "Трайангл". Благодаря своей работе в социальном агентстве и встречам профсоюза, которые я посещала, я знала, что многие пытались улучшить условия труда, но я также понимала, что было много девушек, которые трудились на переполненных фабриках или были принудительно втянуты в работу в борделях. Или которые пропали на многолюдных городских улицах, подобно Рут Блюм, и их никогда больше не увидят снова, потому что никого не заботило, что с ними стало.
— Я одета как феникс, — ответила я репортёру громким разборчивым голосом, который долетел до толпы. — Это птица, которая восстала из огненного праха, чтобы возродиться. Я облачилась в этот образ в память о девушках, которые в прошлом году погибли в огне фабрики "Трайангл"… и в честь всех работающих девушек в этом городе, которые рискуют своими жизнями ради средств к существованию.
Громкие аплодисменты поприветствовали мои слова, и десятки магниевых вспышек вспыхнули вокруг меня. Дым от вспышек наполнил воздух. Против света вырисовался силуэт, толпа стала сгустком теней, как будто "сумерки" восстали, чтобы бросить вызов моему провозглашению. Я развернулась и поднялась по ступенькам особняка Монморанси, меньше всего ощущая себя фениксом, а больше как недавно вылупившийся птенец, съёжившийся в тени крыльев ястреба. Зрелище, что предстало передо мной за передней дверью, ничем не успокоило мои бренчавшие нервы.
Особняк Монморанси, импозантный во все времена, был обновлён, чтобы походить на Версаль во времена Людовика XVI. Вестибюль был переделан в английский парк с тенистыми беседками и фонтанами, и освещён плавающими лампами, и благоухал тысячами роз и орхидей. Лакеи в позолоченных ливреях и напудренных париках плавно двигались по отполированному полу с золотыми подносами с игристым шампанским и изысканными пирожными. Мои глаза всё ещё слепило от магниевых вспышек, и я как в тумане стала бродить по фальшивой оранжерее, направившись к бальному залу.
Девушки в своих широких пенистых юбках совершали пируэты, подобно стайкам тропических птичек, описывающим круги по мраморному небу; мужчины в тёмных бархатных костюмах и чёрных фраках могли быть их тёмными тенями. Я распознала Джорджиану в центре взаимосвязанных кругов в блестящем голубом платье, павлиньи перья трепетали в её прическе, пока она самодовольно красовалась в своей стае. Там были Альфреда Дрисколл и Уоллис Резерфорд — и даже скромные близняшки Йегер, Беатриса и Долорес, с сознанием долга следовали шагам вальса. Я подозревала, что некоторые девушки, которых я не узнала, были из развивающегося класса — новые птенцы. Казалось, они знали шаги вальса также хорошо, как и все остальные. Как я вообще могла подумать, что смогу войти в Блитвуд после всего, что со мной случилось? Мне хотелось развернуться и убежать прочь, но знакомый голос остановил меня.
— Ава! Какое великолепное платье! Это Пуаре9?
Я развернулась и обнаружила Хелен, свою соседку по комнате в Блитвуде, стоявшую в бледно-голубом одеянии, которое превращало её голубые глаза в лазурь, а светлые волосы в золото. В отличие от утрированных нарядов, которые были на Альфреде и Уоллис, это платье было простым и элегантным.
— Я должна была знать, что стиль времён Людовика XVI пойдёт тебе, — сказала я, обвив рукой тонкую талию Хелен и обняв её.
Под слоями кружева и шёлка она ощущалась ещё тоньше, чем была весной — и более хрупкой — но она обняла меня в ответ с той же силой и неукротимостью, что я помнила.