До указанного на карте и в пророчестве места — один тенчень хорошего бега. Оказаться там надо сразу после заката. Но у меня все рассчитано, волосок к волоску вылизано. Не найду — обратно прибегу, успею. Если узнают, зачем бегал, — оправдываться не буду. Кто не рискует — бегает голодным!
А если найду то, что пророчеством обещано, значит, дальше пойду. Тогда обратной дороги домой — нет. Учитель скажет вождю, куда я пошёл, селение снимется с места и переедет. И я уже никогда никого не найду. Ну, то есть когда я спасу мир, они все сами меня найдут, я уверен. А вот если струшу и решу обратно вернуться, некуда будет. Но это правильно — жизнь одного лонгвеста, даже самого умного и сильного среди молодняка, ничего не стоит по сравнению с целой стаей. Тем более, у нас опять три беременных самки, пятеро щенков, этим летом еще семь самок войдут в детородный возраст…
Я себе одну присмотрел, покрасивее. Всё равно вырождаемся, но обычно стараемся не мешать кровь уж так откровенно — меняемся с соседями в день весеннего солнцестояния. Особым шиком считается найти место празднования стаи из других уголков леса и наделать там пару-тройку щенков на память. Но у меня пока не получалось, хотя щенки уже есть, четверо. Я даже видел одного. Смешной и на меня совсем не похож.
Татьяна:
С этого момента все изменилось. Миарми рассказала мне, что я должна научиться быть человеком для окружающих людей и родителей, а кошкой меня научит быть она. И я стала учиться.
Читать, считать, стишки, бантики… слушать, нюхать, ощущать… иногда я по малолетству путалась, и взрослые или смеялись над моими ошибками, или качали головами, странно посматривая на меня. Потом я научилась различать две жизни и не смешивать их между собой. К тому моменту, как пришла пора идти в первый класс, я уже была вполне нормальным ребёнком по меркам людей и обученным котёнком по меркам миарми.
Других таких странных котят, как я, рядом не было, и я усвоила, что бывают котята, которые с хвостами и когтями, и бывают дети, из которых потом, когда они вырастут, получаются люди. И с теми, и с другими было весело играть, но по отдельности. Почему-то дети людей совсем не умели играть с детьми кошек, и они всё время обижали друг друга. Так что мне пришлось привыкнуть, что людские игры отдельно, а кошачьи — ещё отдельнее.
Всё было прекрасно, пока мне не исполнилось двенадцать. Тем летом меня впервые отправили в лагерь на морском побережье сразу на три месяца. Я очень радовалась и ждала, беспокоясь только об одном — вряд ли миарми сможет поехать со мной. Но меня успокоили и дали кучу упражнений на лето, пообещав, что если я справлюсь, то совсем скоро будет праздник, когда я стану взрослой и смогу превратиться в кошку с хвостом и шерстью.
Лето началось волшебно: море было сказочное, и с ребятами я вполне ладила, целыми днями гоняя по лагерю загорелой голоногой бандой. А ночами я упражнялась. Так всегда было — для того, чтобы выспаться, мне достаточно четырёх-пяти часов. А ночь — лучшее время для необычных занятий.
Но шестнадцатого июля я вдруг упала в обморок на общей линейке. Не помню, чтобы у меня было какое-то предчувствие или страх, ничего похожего. Я просто грохнулась прямо в строю и перепугала весь персонал лагеря. Меня почти полчаса не могли привести в себя, вызвали скорую из города, но я очнулась сама и ничего не помнила.
А на следующий день приехала тётя Света, мамина сестра. И я узнала, что мама и папа погибли в разбившемся автобусе, в котором ехали вместе с туристической группой на экскурсию к пирамидам…
Так я оказалась сначала в другом городе, где жила семья маминой сестры, а потом в интернате. Впервые в жизни я была совсем одна. Я понимала, что миарми не может найти меня так быстро, тем более за тысячи километров от родного города, но твёрдо верила, что рано или поздно она появится. Ведь ещё даже осень не закончилась.
Взрослые удивлялись моему спокойствию. А чему удивляться? Кошки слёз не льют.
Кроме того, я чувствовала, что благодаря упражнениям, которые я не забросила и выполняла с каким-то маниакальным упорством, во мне что-то начало меняться. Это что-то было глубоко внутри, но с каждым днем изменения нарастали, словно растягивая изнутри тонкую шкурку человеческого подростка, не помещаясь в ней и грозя разорвать на кусочки. Я догадывалась, что это признаки первого оборота, который должен сделать из меня настоящую кошку. Но подсказать, как правильно, было некому.
Всё вышло неплохо. Только кошка из меня получилась чёрная, как уголь, и очень маленькая. Я оглядела себя с лапок до хвоста и сама себе не понравилась ни цветом, ни размером. Но зато в кошачьей шкурке все человеческие проблемы и огорчения унесло куда-то далеко-далеко, влажный запах земли из-под ближайшего куста был гораздо ближе и интереснее. Я обнюхала куст, села, обвив хвостом лапки, и… это называется «зов». Когда котёнок-оборотень, оставшись где-то один, зовёт взрослых. Я звала три ночи, и на четвёртый день миарми пришла за мной.