В этот раз Павлик столкнулся с отцом Григорием в сенях — не удержался, выбежал во двор по нужде, а когда возвращался, то уткнулся лбом прямо в рясу.
— Ого! — сказал отец Григорий. — Экий ты, пострел, однако, шустрый. Ну-ка, посторонись.
Павлик прижался к поржавевшему умывальнику, пропуская гостя, зажмурился. Ладони легли на холодный металл. Железо поможет, защитит от дядьки. Вот сейчас… Ну… Отец Григорий остановился. Павлик открыл глаза.
— Лови, — сказал отец Григорий и кинул в него большую железную гайку.
Павлик поймал — не руками, мыслью поймал. Гайка повисла в воздухе, а потом, будто стесняясь своего поступка, со звоном упала на пол.
— Что случилось? — прокричала из комнаты мама.
Она не провожала гостя, а осталась вытирать мокрым платком пот со спины отца.
— Ничего, хозяюшка, — ответил отец Григорий, — это я тут с отроком разминуться не смог.
Он наклонился, подбирая с пола гайку, и вдруг весело подмигнул.
— Приходи-ка ты сегодня ко мне, поговорим.
— А вы никому не скажете?
— Как можно? Это будет наш секрет.
Почему-то удаляющийся отец Григорий уже не казался Павлику таким страшным, как раньше.
Церковь была старенькой, с паутиной под потолком в дальнем темном углу. Павлик стоял и думал, что надо бы, наверное, перекреститься, как тетка Оксана крестится. Но он этого делать не умел. И вообще, его скоро в пионеры принимать должны.
— Здравствуй, Павел, — сказал появившийся в дверях отец Григорий. В руках он держал сапку с налипшими комками земли.
Так и сказал, не Павлик, не Павлуша, а Павел. Как взрослому. И от этого в груди прямо к горлу поднялся комок чего-то радостного и возвышенного.
— Здравствуйте, — сказал Павлик и, испугавшись, что голос получился писклявым, грубо добавил: — А чего у вас тут так… запущено.
— Вот ты возьми и распусти. — Отец Григорий опер сапку о стену и устало опустился на лавку. — Каждый норовит поругать, а помочь — добровольцев нет.
Он достал старый носовой платок и вытер лоб.
— Было тут хорошо раньше. Икона даже позолоченная была. Только когда голод в Поволжье начался, я ее отдал. Не забрали — сам отдал. Пусть и святая вещь, но, поверь, ни одна вещь на свете не стоит человеческих жизней, прости меня, Господи.
Отец Григорий перекрестился.
— Сейчас кто сюда ходит? Раз-два и обчелся. Паства по домам разбежалась.
— Ну и что? — сказал Павлик. — Религия — опиум для народа! — Он не знал, что означает слово «опиум», но подозревал, что что-то очень нехорошее, как самогон, который отец пьет по праздникам. — И… это, Бога нет!
— Ты в этом уверен? — улыбнулся отец Григорий.
— Да!
— А почему?
— Ну, так в школе говорят. Это антинаучно!
Отец Григорий спрятал платок и достал гайку. Сжал ее между указательным и большим пальцами и посмотрел сквозь отверстие на Павлика.
— Лучше скажи, ученая голова, как ты это делаешь?
Павлик нахмурился.
— А как вы папу лечите? — с вызовом спросил он.
Отец Григорий встал и неожиданно погладил Павлика по голове. Рука, прикоснувшаяся ко лбу, оказалась грубой и шершавой, как у папы.
Это случилось после того, как купили Люську. Павлик пас ее на дальнем пустыре. Люська была козой упрямой и вредной — того и гляди, боднет под коленки. Зато молоко по утрам она давала — вкуснее не бывает.
«Ладное молоко», — говорил отец Григорий, когда Павлик приносил ему кружечку.
О побеге заключенных из городской тюрьмы Павлик узнал позже, но в то утро никак не думал встретить на пустыре двух чужих дядек.
— Хорошая коза, — сказал первый дядька.
— Что с мальцом будем делать? — спросил второй.
Бежать? Но как? Догонят. Павлик сунул руку в карман.
— Ясно что. Выдаст, уйти не успеем.
В руке у одного блеснул нож. И тут Павлик по-настоящему испугался. Вокруг одуванчики цветут. Телега сломанная валяется. Солнце на небе яркое. Умирать не хочется. Но Люську отдавать убивцам нельзя — столько денег на нее копили. В кармане у Павлика лежало сокровище — английский перочинный нож, папин подарок. Надо выхватить, раскрыть лезвие и драться. Пальцы прикоснулись к металлу. По руке пробежали колючие ежики. Поднялись к плечу, покатились клубками по спине. Затылок обдало холодом. Сейчас Павлик выхватит папин подарок…
Нож раскроется, блеснет в воздухе и угодит в плечо первому убивце. Дядька схватится за рану, сквозь пальцы потекут струйки крови, как тогда, когда Павлик пробил вилами кожу на ладони. Потом Павлик подхватит заржавевший обод колеса, лежащий у сломанной телеги. Обод большой, тяжелый, хорошо по дядькиному лбу приложится. Металла вокруг много: гвозди в телеге, подкова под большим лопухом. Главное — не бояться.