— На это я надеюсь, за это молюсь. — Пери гневно вытерла слезы. — Если бы я могла просто горевать! — воскликнула она.
Между нами скользнуло понимание. Будь она кем-то другим, то сорок дней ходила бы на отцовскую могилу и поливала ее океаном слез. Но Пери лишена была роскоши скорби: ей надо было сделать всю работу по наследованию. Мне было жаль ее.
Вскоре после дневного намаза я отправился на траурную церемонию в покоях Султанам, где женщины царского рода собрались оплакать утрату шаха. Первая жена шаха звалась с почтительным прибавлением, означавшим «моя султанша». В ее дворце было открытое место на первом этаже, с прекрасным видом на розовые сады, а гостевые комнаты были отделаны розовыми шелковыми коврами, устланными розовыми и белыми вышитыми бархатными подушками. Сегодня комнаты наполнялись плачущими вскриками женщин.
Я вошел в большую гостиную и подставил руки струйке розовой воды из кувшина, поднесенного служанкой. Посредине комнаты на деревянном возвышении, скрестив ноги, сидела старуха, вслух читавшая Коран. Слова текли так свободно, что я догадался: она знает всю святую книгу наизусть. Женщины, сидевшие вокруг нее на подушках, были одеты в темно-синее или серое, а волосы их — непривычно распущены по плечам, не расчесаны и всклокочены. На веках не было сурьмы, на запястьях — браслетов, в ушах — серег. Украшения воспрещались в знак горя, а отсутствие их делало женщин более беззащитными, чем обычный придворный убор.
Султанам приветствовала новоприбывших и приняла их соболезнования. Стоя она была величиной с двух женщин. Множество одежд делало ее шире, чем на самом деле, хотя ступни и щиколотки у нее были маленькие и, казалось, едва удерживали царицу. Кудрявые белые волосы вились башней над смуглым лицом и узкими глазами, легко позволяя вообразить гордую наездницу из племени мовселлу, какой она и была давным-давно. Лицо не отекло от искренних рыданий, и слезы не набегали на глаза. Я представил себе, может ли для нее быть что-либо радостнее, чем возможность освобождения сына из тюрьмы, а то и даже коронования. Но чего еще ждать от матери? Вот кто скажет, годен ли Исмаил править после двадцати лет заточения?
Рядом стояла прислужница Султанам, пухленькая Хадидже, чье лицо светилось, точно луна. Мое сердце заколотилось, но я заставил себя отвернуться, будто она для меня ничего не значила.
В комнате толпились десятки женщин, возвышенные покойным шахом за долгое правление. Три остальных его жены, черкешенка Дака, Султан-заде, Зару-баджи, занимали лучшие места, рядом с чтицей. Дальше стояли восемь или девять взрослых дочерей шаха со своими детьми — не сосчитать числа, — несколько наложниц со своими и наконец куда более широкий круг женщин, которые никогда не делили с ним ложа.
Пери сидела рядом с матерью, черкешенкой Дакой. Женщины обнялись, прижавшись головой в знак сочувствия. Дака была известна своим мягким и кротким нравом, совершенно иным, чем у дочери, которую она часто безуспешно пыталась смирить. Обильные слезы бежали по ее щекам, и я подозревал, что смерть шаха означала для нее прежде всего перемены в будущем Пери.
Султан-заде, грузинка, мать Хайдара, принялась рвать свои прекрасные волосы цвета верблюжьей шерсти. Старшие женщины не любили ее, потому что она была одной из немногих, кто покорил сердце шаха, и они делали все, что могли, дабы помешать ей завоевать положение. Ничего странного, что слезы в ее зеленых глазах были настоящими.
Пери что-то прошептала на ухо матери, встала и скрылась в коридоре. Я последовал за нею в одну из боковых комнат, где женщины утешали друг друга. Кровь моя стыла при мысли, что шах лежит, безмолвный и холодный, в погребальной зале собственного дворца. В моей собственной груди что-то начало слабеть, и я, чтобы успокоиться, сосредоточился на наблюдении. Пери уселась рядом с Марьям. Ее несокрушимое молчание было куда ужаснее, чем визг и скорбные вопли других.
Я присел подле Пери и прошептал:
— Повелительница моей жизни, есть ли услуга, которую я могу оказать вам прямо сейчас?
— Следи за всеми в главной комнате, — ответила она, — и сообщи обо всем, что заметишь, когда этот страшный день закончится.
Женщины там не шевелились, только причитали. Но позади них слуги возбужденно шептались, будто их переполняли новости, а Баламани говорил с рабом, и глаза у него были встревоженные.
Голос чтицы стал выше и громче, женщины наполнили комнату жутким воем, и воздух сгустился от запаха розовой воды и пота.
Когда Баламани закончил говорить с рабом, я тихо подошел поближе. Баламани не заметил, и я дернул его за халат, чтоб привлечь внимание. Он подскочил, словно испуганный кот, его живот колыхнулся.