– Да так, сейчас одного прапорщика навестим.
Когда к дому Евздрихина подкатила иномарка, то «КамАЗа», подвозившего кирпичи, уже не было, а «уазик» прапорщик загнал в гараж, и вместе с дембелем на пару они сидели в доме и квасили, уже не слушая беспокоящуюся за здоровье молодого человека супругу. Евздрихин наливал Пашке раз за разом и себя не забывал, приговаривая, что они большое дело провернули.
Дверь в дом с треском открылась, и на пороге появился рассвирепевший комбат:
– Ты что же, мать твою, делаешь?
Вместо того, чтобы вскакивать и оправдываться, Евздрихин сделал широкий жест, приглашая гостей к столу. Пьяный отец обнял пьяного сына. Наступила одноминутная семейная идиллия, после чего оба опустились за стол.
Жинка Евздрихина, прикинув, что теперь заседание затянется, метнулась в потайной уголок и вытащила еще бутыль, лишь бы только теперь у ее милого и дорогого не было неприятностей по службе – в кои-то веки к ним лично комбат пожаловал.
Стойлохряков внимательно посмотрел на раскачивающегося над столом дембеля и, протянув свою огромную ручищу через стол, похлопал его по плечу. Потом схватил за подбородок и посмотрел в затуманившиеся глаза:
– А че, парень, неплохо в армии-то служить?
– Да-а-а, – мычал Паша, – при-и-икольно, здо-о-орово.
Глава 4
НЕУДОВЛЕТВОРЕНИЕ
Проснувшись на большой груди своей толстой и некрасивой супруги, Протопоп Архипович повернулся и посмотрел на часы. Цифры расплывались – пришлось сесть и надеть очки в золотой оправе с круглыми стеклами. Девятый час. Сняв трубку телефона, он первым делом справился о том, как там с углем. Его знакомый банщик дядя Толя доложил, что машина уже пришла и осталось только решить вопрос с разгрузкой. Шпындрюк слез с кровати и пообещал банщику, что вскоре люди для разгрузки машины, подвезшей топливо к местной бане, будут найдены.
У Шпындрюка это было традицией – один раз летом и один раз зимой завозить машину угля в местную баню и ходить туда мыться и париться на свежем угольке, так сказать, от которого если жару и не больше, то парок с него выходит определенно слаще.
Его в самой бане можно было узнать только по дорогим очкам и перстню на руке. Иных отличий у Шпындрюка от остальной массы моющихся в субботу обычно не наблюдалось. Естественно, его все знали, и проблем с местом и шаечкой не было.
Жена всякий раз, когда он отправлялся на помывку в народ, возражала против его чудачеств. Но глава администрации напоминал о необходимости знать чаяния народа или, во всяком случае, показывать собственные стремления к тому, чтобы не остаться за бортом реальной жизни и полностью не окунуться в мир достатка и роскоши, что ему позволяли его собственные доходы.
Когда Простаков, Валетов и Резинкин узнали о постигшей их участи, остальные потихоньку заржали, стоя перед комбатом. Но Стойлохряков не дал долго глумиться над своими же товарищами и по-быстренькому отправил троицу с глаз долой в село, не забыв выдать им пропуска для того, чтобы патруль не мог задержать их. С собой солдаты взяли и чистое белье, и подменку – грязную одежду, предназначенную для выполнения грязных работ. Возня с углем, она не подразумевала ничего стерильного. То, что они перемажутся, как черти, однозначно.
– Там же и помыться сможете, – напутствовал их Стойлохряков.
Ни разу за все время службы никому из солдат не приходилось быть в местной бане, и они надеялись, что хотя бы условия там будут отличаться в лучшую сторону от армейской помывочной, где никогда не горели все лампочки и ходить по выщербленному бетонному полу босиком было весьма опасно.
Другое дело – это машина с углем. Какого она размера? Сколько там в ней угля? Куда его носить? Чем носить? Комбат пообещал, что некий банщик Толя выдаст им весь необходимый инструмент.
Пройдя через КПП и вырвавшись на свободу, троица неспешно зашагала к бане. Сроков выполнения поставленной задачи им никто не устанавливал, а значит, они спокойно могут до вечера эту машину разгружать, поздненько помыться, прийти потом в часть и лечь баиньки. Никто им слова не скажет, потому как они целый день будут при деле. Ведь в армии главное – найти себе занятие и очень медленно его выполнять, дабы тебя больше не припрягали ни на какие работы. Как жаль, что эту машину нельзя разгружать трое суток подряд. А ведь они могут взять детские ведерки для игры в песочек и переносить уголек долго и упорно в место, предназначенное для его складирования.
Прошаркав по поселку, трое вышли к бане, где могли наблюдать, как живо заходят и мужчины и женщины в большие стеклянные двери.
– Современно, – отметил Резинкин.
Простаков стоял, раскрыв рот.
– Это баня или магазин?
– Э-э, деревенщина! – Валетов сплюнул и пошел вперед. – Ты, наверное, никогда в нормальных банях-то и не мылся.
– Почему не мылся, – загундел Простаков, – че это я не мылся в нормальных банях. У нас вон своя баня дома, во дворе.
– Да-да, из трех бревен, – обернулся Валетов. – А где машина-то?
Вместо машины на крыльце стоял дядька в чистенькой синей фуфайке и белых валенках. Он подозвал солдат к себе жестом и попросил называть себя дядей Толей.
Они обошли строение и на заднем дворе обнаружили самосвал на базе на шасси «ЗИЛ-131». Кузов оказался заполненным меньше чем наполовину. Как жаль. Ведь такое количество угля нельзя долго разгружать. Даже маленькими ведерками.
Леха вопросительно посмотрел на дядю Толю. Тот вынул изо рта недокуренную сигаретку, задвинул толстенную кепку на затылок и стал реденькими движениями почесывать бритую голову:
– Мужики, вы это, давайте побыстрее, а то вот к одиннадцати часам сам Протопоп Архипович подъедет париться.
– Че, у него своей бани нет, что ли? – возмутился за всех Валетов.
– Да как же нет? Есть у него баня. Только у него традиция – два раза в год с народом мыться. Вот как раз за неделю до Нового года и летом перед Днем независимости России.
Простаков нахмурился:
– Не, быстро не получится.
– Ну ладно-ладно, как успеете, – неожиданно быстро сдался дядя Толя.
Они вошли в баню с черного входа, миновали небольшой узкий коридор и оказались в истопной. Здесь, на большом металлическом листе, лежала небольшая кучка угля, а рядом с ней стояло несколько совковых лопат и ведра.
– Вот все сюда переносите.
Внутри обращала на себя внимание культурность учреждения. Несмотря на наличие угля, который, хочешь не хочешь, будет давать пыль, оседающую и на стенах, и на потолке, все было чистенько. А сам коридорчик – он выглядел просто образцовым.
– Ну что, начнем? – улыбался дядя Толя.
– Мы тут все замараем. – Резинкин провел ногой по новому линолеуму, положенному в коридоре, и тут же от его сапога осталась черная черта.
– Ой! – воскликнул дядя Толя. – Вы этого лучше не делайте.
– Ну а как же не марать-то? С углем ведь.
– Ну придется помыть за собою.
– Ну это тогда точно до вечера, – обозначил время Простаков. – Такие вещи не делаются быстро.
– Ну, конечно-конечно, – согласился дядя Толя. – Только вы должны учесть, что мы в восемь закрываемся, а вам еще и самим помыться надо. Вот чем быстрее сделаете, тем больше времени у вас уйдет на помывку и, ребята, на балдеж, я ведь сам служил и вас прекрасно понимаю.
– Может, че и пожрать найдете за разгрузку? – смекнул Леха.
– Может, и найду, – согласился дядя Толя. – Только все от вас зависит. Чем быстрее и чище вы мне работу сделаете, тем я буду лучше к вам относиться. – Банщик улыбнулся, демонстрируя отсутствие трех или четырех зубов, сосчитать никто не успел, но дыры были.
Дядя Толя исчез. Троица поглядела друг на друга, и тут же Валетов подошел к небольшому стульчику и опустился на него. Простаков, выучивший эту подлую и хитрую натуру за долгие месяцы службы, тут же поставил его снова на ноги.
– Ты даже и не думай, – пробурчал он.
– Какой ты стал отвратительный, с тех пор как тебе дали младшего сержанта, – запищал Валетов. – Чего это я должен тут корячиться?