Хозяйка дома включила музыкальный центр и предложила танцы. Холодец, хватаясь за собственную спину, которую за время сказки ему лихо накатали, повалился на диван и, обняв супругу, сообщил, что из него сейчас не выйдет даже очень хренового танцора. Жена погладила его по голове и сказала, что в жизни танцы – не главное.
Стойлохряков, не думая ничего такого, пригласил в пару к себе жену Евздрихина. Сашенька с удовольствием согласилась, и они начали медленно переминаться в комнате. Делая неловкие движения, Петр Валерьевич сотрясал люстру, что придавало празднеству некий колорит. Поглядев на жену Стойлохрякова, Евздрихин должен был ответить тем же, пригласив Веру на танец, но он не мог удержаться и взял за руку Лизочку. Когда они вышли следом за Стойлохряковым и его партнершей на небольшой пятачок, то места в комнате не осталось. Будь еще здесь и третья пара, она бы имела все шансы быть загнанной в угол и растоптанной двумя слонами: Стойлохряковым и Лизочкой.
После сказки Царевич шутливо обнимал Снегурочку и частично исчезал в ней, что ж говорить о маленьком Евздрихине, которого просто-напросто не было видно в пышных телесах медсестры. Но кто бы знал, насколько он при этом был счастлив. Да, знала бы его жена, танцующая сейчас со Стойлохряковым на пионерском расстоянии. Евздрихин при всем его желании не мог танцевать с Лизочкой корректно: после того, как клал руки на плечи этой могучей женщины, он оказывался просто-напросто к ней вплотную, если не сказать в ней.
Примерно около часу ночи прапорщик утанцевал медсестру на кухню, а через некоторое время гости услышали оттуда глухой удар и тихий стон. Раскрасневшаяся Лиза вошла в зал, едва не опрокинув продолжавшего танцевать Стойлохрякова с женой Евздрихина, подошла к своему месту и тихо объявила, что идет домой. Прапорщик показался за ней следом и робко занял свое место, держась рукой за бок. Выдохнув, он взял бутылку и сделал несколько глотков из горла. После чего во всеуслышание объявил о его намерениях проводить даму до дома, вопросительно посмотрел на свою жену. Та, находясь в объятиях подполковника, вымолвила, что не возражает, чем доконала собравшуюся свалить с мероприятия пышную девушку.
Евздрихин поспешил успокоить жену, мол, он скоро вернется, и они продолжат заседание. Тут Стойлохряков выступил с инициативой проводить Лизу салютом. Он достал охотничьи ружья – одно оставил у себя, а другое передал Холодцу. Они зарядили двустволки и вышли на крыльцо провожать провожатого и уходящую.
Попрощавшись со всеми, Лиза на морозце, как показалось Евздрихину, стала благосклонной к его домогательствам и с готовностью взяла его под руку. Смотрелись они как верблюд с ишаком. Да не важно, сейчас у всех было хорошее настроение. Стойлохряков и Холодец подняли винтовки вверх, Холодец объявил:
– Ну сейчас будем немного огня в салют делать.
– Залп! – скомандовал комбат, и из четырех стволов вылетели два красных и два зеленых огня, которые разорвались в небе, и на какое-то время, несмотря на мглу и метель, над домом стало светло.
Все радостно воскликнули. Стойлохряков тем временем, подмигивая Холодцу, достал две сигнальные ракеты: одну передал начальнику штаба, а из одной приготовился стрелять сам.
– Ты что?! – воскликнула Верочка, подбегая к супругу.
– Ниче-ниче, – отмахнулся он, – сейчас продолжим.
Тем временем парочка удалялась, а Стойлохряков, казалось, готов был выстрелить в воздух, во всяком случае, руки у него были именно таким образом поставлены, что ствол ракеты смотрел вверх. Не успели Лизочка и прапорщик отойти от дома подполковника на двадцать метров, как за их спиной раздался хлопок и свист. В следующее мгновение Лизочка вскрикнула, хватаясь за пышный зад, а Стойлохряков, стоя рядом с Холодцом, ухохатывались что есть мочи. Медсестра повернулась и послала хохочущих пьяных мужиков на нехорошие буквы. Потом подумала и добавила слово «мудаки».
Евздрихин, стоя рядом с обиженной девушкой, в которую вошли оба заряда, хотя Холодец был уверен, что метился в прапорщика, обнял ее и стал успокаивать, объясняя, что это такая армейская шутка. И ничего серьезного с ней не случится. Ей действительно не было больно. Но, во-первых, она испугалась, а во-вторых, пальцами ощущала, как в двух местах была прожжена дубленка. А ракеты не успокаивались и продолжали вертеться на снегу, прожигая глубокие воронки.
Вера подошла к своему мужу и маленьким кулачком постучала по здоровому лбу:
– Да вы что, вконец упились, что ли? Что это у вас за шутки такие?!
Тем временем Холодец делал успокаивающие жесты в сторону своей жены, чье лицо из приятного превратилось в злое. Он знал это выражение за долгие годы и понимал, что предстоит после этой вечеринки еще и разбор полетов. Пытаясь загладить последствия глупой выходки, он увлек ее в дом, где стал шептать на ухо, как он ее сильно любит. А в это время его жена продолжала переживать за Лизочку.
– Да ничего страшного, – кудахтал майор. – Ты что, не видишь, они сейчас друг друга найдут где-нибудь в сугробе.
Стойлохряков вошел со своей Верой.
– Да уж, вероятно, – поддержал он начальника штаба. – Такой вариант вполне возможен.
Но тут все посмотрели на оставшуюся Сашеньку, жену Евздрихина. Она покачала головой и заявила во всеуслышание, что ее муж не такой, и никогда он ей не изменял, и это делать не будет.
– Всему виною водка, – изрек Стойлохряков после некоторой паузы и снова пригласил всех сесть за стол. И стал вспоминать прошлогоднюю сказку, которую сам и сочинил, после чего настроение в компании было восстановлено.
Метель разыгралась не на шутку и требовала от путников большой смекалки для того, чтобы найти верную дорогу к Лизочкиному дому.
Медсестра шла и ревела, продолжая хоронить собственную испорченную дубленку, продырявленную на попе. К тому же ей было очень унизительно быть предметом потехи подполковника. Она уже твердо решила увольняться из армии и найти себе место где-нибудь на гражданке, где нет таких хамоватых и грубых мужиков, стреляющих по попам красивых полных девушек.
Евздрихин заботливо шел рядом с ней и интересовался ее самочувствием. Всхлипнув, Лизочка сообщила, что ей дует в простреленное отверстие. И тут же Евздрихин пристроился сзади, после чего едва успел увернуться от разворота Лизы и мощного кулака, просвистевшего по воздуху.
– Ты что?! – отпрянул он.
– Убери руки, кобелина! – взвизгнула она.
Евздрихин, не обращая внимания на вялые протесты подвыпившей девицы, приобнял ее и потащил по сугробам.
– Куда вы меня ведете?! – пьяно вскрикнула она.
– Как куда? Домой.
Вскоре, несмотря на метель, они услышали впереди звуки гармошки, перемежающиеся голосистыми частушками.
– Гуляет народ! – глаза Евздрихина светились, и он еще плотнее к себе прижал Лизу, после чего стало непонятно, кто, кого, куда тащит. Она покорно шагала с ним рядом и, после того как они подошли к гулякам, узнала дом.
– Да я не здесь живу! – в сердцах крикнула она. – Нам в другую сторону!
– Серьезно? – Евздрихин утирал снежинки, летящие ему в лицо. – И что же делать? А куда надо?
– Нам туда! – воскликнула она, и они, развернувшись, потопали в обратную сторону.
Шли минут десять-пятнадцать. То там, то здесь над поселком вверх взлетали ракеты, слышался смех, музыка – гуляли вовсю. Топали они, топали и пришли на окраину села, где было просто-напросто подозрительно тихо.
– Да мы опять не туда пришли! – воскликнула она. У прапорщика опустились руки. Метель такая – ни черта не видно. Только на центральных улицах можно хоть что-то разобрать при свете фонарей. А здесь ни черта не разобрать. Только слышен лай одной собаки, которая, видимо, никак не может уснуть в будке, по случаю праздника.