Радист вдруг повернулся к ним, абсолютно пренебрегая тем, что две фигуры в камуфляже и сферах практически уже достали его, были в двух шагах. Полковник, ногой выбивший у Мешочника автомат, моментально ушел влево от направленного на него пистолета.
И умом не осознал, но глазами уже увидел, что пистолет направлен вовсе не на него.
Оскалясь, выпучив глаза, Радист палил в Мешочника — в спину, в затылок! Бежавший на полшага впереди напарника спецназовец обрушился ему на спину всем своим немаленьким весом, зажал горло локтем, второй рукой придавил к земле кисть с пистолетом — но поздно, Мешочник уже лежал неподвижно, вытаращив стекленеющие глаза, и изо рта у него ползла темно-алая струя…
Ничего еще не успев осознать, Рахманин, тем не менее, совершенно точно понял, что снова проиграл.
М. Ю. Лермонтов — А. А. Лопухину.
…Писем я ни от тебя, ни от кого другого уж месяца три не получал. Бог знает, что с вами сделалось: забыли, что ли? Или пропадают? Я махнул рукой. Мне тебе нечего много писать: жизнь наша здесь вне войны однообразна; а описывать экспедиции не велят. Ты видишь, как я покорен законам. Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем. Варвара Александровна будет зевать за пяльцами и, наконец, уснет от моего рассказа, а тебя вызовет в другую комнату управитель, и я останусь один, и буду доканчивать свою историю твоему сыну, который сделает мне кака на колена…
Глава 5
Проверка на дорогах
Дорогу оседлали к девяти часам утра, с упреждением примерно на часок.
Внешне, разумеется, все выглядело благолепно и безобидно, никто ни о чем не подозревал. На посту ГИБДД ничего и не изменилось: возле уродливого строения из серых бетонных блоков (наследие первой чеченской войны) точно так же торчало четверо милиционеров в серо-белом камуфляже. Как им и полагалось по жизни, они выборочно, по какой-то своей загадочной логике тормозили машины (идущие в обоих направлениях, понятно), проверяли документы, задавали вопросы. Правда, особенно не придирались и к побочному заработку ничуть не стремились — что не должно было вызвать у проезжающих никаких подозрений, те облегченно вздохнут, подумают: «Пронесло, тихие „гиббоны“ нынче!» и прибавят газку.
Самые обыкновенные были милиционеры, не слишком бдительные, лениво-меланхоличные, как и полагается отстоявшим ночную смену. Автоматы закинуты за спину на укороченных ремнях, так что долго провозишься, прежде чем перекинешь их в положение для стрельбы (главное, как легко догадаться, висело под пятнистыми бушлатами в кобурах-горизонталках и извлечено могло быть вмиг).
То, что одним из ленивых «гиббонов» являлся генерал Кареев, широкой публике — да и вообще всем посторонним — никак не могло быть известно из-за присущей генералу профессиональной скромности, заставлявшей на протяжении последней четверти века избегать посторонних фотообъективов и вообще публичности.
Близлежащее пространство давным-давно было продумано и умело превращено в некое подобие минного поля — чужих практически не имелось, только свои, куда ни глянь.
По другую сторону автотрассы, метрах в двадцати в сторону юга, располагался этакий табор. У обочины свалены в кучу объемистые, битком набитые сумки в колерах милицейского и армейского камуфляжа, на вершине штабеля красовалась уже изрядно потускневшая армейская каска цвета хаки, на которой слева белой эмалевой краской был намалеван череп с перекрещенными косточками. Тут же, на воткнутой в землю корявой сухой ветке, гордо реял потрепанный старорежимный вымпел, алый с золотой бахромой, с профилем вождя трудящихся всего мира и надписью «Бригада коммунистического труда».
Прислонясь спиной к штабелю, расположившись вольготно, но так, чтобы видеть со своего места дорогу в оба конца, обосновался Володя Уланов — небритый и на первый взгляд уже малость поддавший, в милицейских камуфляжных портках, тельняшке с махновской прорехой на пузе и армейской пятнистой куртке отмененного образца. Означенный экземпляр, наигрывая аккорды на той самой гитаре-недомерке, давно уже снабженной нормальными струнами и должным образом настроенной, оглашал близлежащие окрестности меланхоличным безыдейным шансоном:
Он ухмылялся вполне искренне: прекрасно понимал, что в обычные времена за распевание подобной, упаднической, идеологически не вполне правильной, одним словом, декадентской песенки обязательно удостоился бы укоризненного взгляда не от генерала, так от Доронина. И правильно, в общем, ничуть не соответствовали эти вирши теории и практике спецназа. Однако сейчас подходили как нельзя лучше. Удачно гармонировали с образом странноватой компании, в которой люди, более-менее понимающие, сразу угадывали раздолбаев-контрактников, собравшихся то ли в располагу, то ли на законный дембель. Или попутку ловят, или накладочка вышла, и не пришла обещанная машина, вот и застряли ребятки надолго, бывает…
Доронин и еще двое так же старательно изображали служивых, удрученных долгим скучным ожиданием, валялись расслабленно, хотя и в менее живописных, нежели главный менестрель, позах, а когда надоедало, принимались лениво бродить по обочине. Доронин, как человек солидный, внимания проезжающим машинам не уделял, а вот двое его спутников, будучи гораздо моложе, с большой заинтересованностью присматривались к молодым пассажиркам легковушек и экскурсионных автобусов. Блондинке за рулем вишневого «жигуля» даже откровенно послали воздушный поцелуй и долго таращились вслед, махая руками — на что прекрасная шоферочка внимания не обратила.
На другой стороне дороги, у самого блокпоста, давно уже торчала остановившаяся по каким-то своим загадочным надобностям белая «газель» с гражданскими краснодарскими номерами и единственным невеликим окошком в закрытом кузове. Водителя при ней видно не было, стекла обоих передних дверей опущены, окошко кузова открыто. Совершенно непонятная машина, но кто будет к ней приглядываться, проезжая? Стоит себе и стоит…
Внутри машины помещались две тройки в полной выкладке — и сапер Тимофей с полным набором профессиональных причиндалов. Жары особенной не было, и потому укрывшимся внутри приходилось не так уж и скверно, бывает и похуже.
Это все были декорации, открытые для постороннего обозрения. Двух радистов с набором сложной аппаратуры, сидевших в корявом бетонном сооружении, никто видеть не мог. И уж ни одна живая душа, кроме посвященных, не подозревала, что на высоте метров в тридцать, в уютном местечке на склоне подступавших к самой автостраде горных отрогов с девяти утра расположился снайпер. В полукилометре отсюда, скрытый горами от дороги, стоял на поляне вертолет, который, чем черт не шутит, мог и понадобиться — а по обе стороны от поста, на значительном отдалении, разместились мобильные группы, готовые в зависимости от обстановки или перекрыть дорогу, или перехватить странников, если их не удастся взять на посту.
Одним словом, изрядный кусок территории был накрыт, освоен, подготовлен. Но это ничуть не прибавило Карееву доброго настроения. Сердце с утра снова неприятно ныло и угомонилось только после двух таблеток, сиреневой и белой, но причина дурного расположения духа виделась отнюдь не в том.
Во-первых, ему категорически не нравилась бойкость трассы, где предстояло работать. Протянувшаяся вдоль побережья магистраль, пролегавшая вдоль отрогов Большого Кавказского хребта, в это время года и дня была прямо-таки забита машинами, сновавшими в обе стороны. Перекрыть ее совершенно нереально из-за отсутствия объездных дорог, а ведь, когда начнется, любой гражданский, имевший несчастье тут оказаться, мог стать потенциальной мишенью, которую практически невозможно уберечь от шальной пули или осколка.