Выбрать главу

Небо затянули тучи, похоже было, что вот-вот пойдёт снег. Снег — редкость в этом крае, но в тот день было особенно холодно. Обычно у переправы на реке Бансё царит оживление. Сюда по реке и по морю съезжаются жители гор и жители побережья. Сюда же сходятся и жители Саэки. Жители гор ругаются, жители побережья поют. Но сегодня здесь пустынно, река покрыта мелкой рябью, на неё упала серая тень туч. Безлюдно большое шоссе с чернеющими по сторонам крышами. Окружная каменистая дорога обледенела. У подножья Сирояма звенит колокол, звуки его отдаются в облаках и слышны по всему городу с заиндевелым мхом на черепицах крыш. Эти глухие, угрюмые удары производят такое впечатление, будто кто-то бросает камни в середину мёртвого озера.

На площади, где в праздничные дни устраиваются представления, играют или просто стоят, засунув руки в карманы, дети бедняков с бескровными лицами. Проходит нищий. «Кисю! Кисю!» — окликает его один из мальчишек, но он не оборачивается. На вид ему лет пятнадцать-шестнадцать. Спутанные волосы в беспорядке свисают на шею. У него длинное лицо, впалые щёки.

Подбородок острый, глаза мутные, малоподвижные, взгляд тупой. Короткий промокший подол рваного авасэ[2] еле прикрывает колени. Расставленные локти напоминают ноги кузнечика. Он трясётся от холода.

Дядя Гэн столкнулся с ним посередине площади. Широко раскрыв свои круглые глаза, старик взглянул на нищего.

— Кисю! — позвал он тихим глухим голосом. Нищий тупо уставился в лицо Гэну так, словно смотрел не на человека, а на булыжник. Некоторое время они стояли, не отрывая глаз друг от друга.

Гэн порылся в рукаве, достал оттуда бамбуковую коробку, вынул из неё рисовую лепёшку и протянул Кисю. Нищий вытащил руку из кармана и взял подаяние. Ни один из них не проронил ни слова, не выразил ни радости, ни сожаления. Кисю пошёл дальше, ни разу не оглянувшись. А Гэн смотрел ему вслед до тех пор, пока тот не скрылся из виду. Снег всё не шёл, только иногда в воздухе появлялись отдельные снежинки. Взглянув ещё раз в ту сторону, куда ушёл нищий, Гэн тяжело вздохнул. Он не замечал, что ребятишки подсматривают за ним, давясь от смеха и подталкивая друг друга локтями.

Домой Гэн вернулся поздно. Он не стал открывать окно, хотя оно выходило прямо на дорогу, не стал зажигать света, хотя было совсем темно, сел у очага и замер, опустив голову на руки. Затем подбросил в очаг тонких сухих веток. Огонь охватил их одну за другой, ярко разгорелся и погас снова. На короткое время комната осветилась. На закопчённой стене закачалась тень старика, озарилась цветная гравюра, которую Юри привезла из деревни, когда Коскэ было около шести лет. Гравюра висела уже десять лет и почти совсем выцвела. Стояла безветренная погода, и не слышно было плеска волн. До слуха старика доносился лишь слабый шорох вокруг дома. Это падал снег с дождём. Гэн некоторое время вслушивался в эти тоскливые звуки, затем вздохнул и огляделся.

Взяв фонарь, он вышел на улицу. Холод пронизал его до костей, и он вспомнил, как дрожал от страха даже он, бывалый гребец, когда приходилось грести в холодные зимние ночи. Чернели угрюмые горы, неприветливо хмурилось море. В лучах фонаря, кружа в воздухе, искрились снежинки. Земля была твёрдая, обледенелая. Мимо, со стороны города, переговариваясь, прошли два молодых человека. Увидев у ворот старика с фонарём в руках, они окликнули его: «Ну и холодина сегодня, дядя Гэн!» Пробормотав что-то в ответ, старик посмотрел в сторону города.

Пройдя несколько шагов, один из молодых людей прошептал: «Как тебе нравится старый Гэн? Если бы его лицо увидела сейчас молодая девица, она упала бы в обморок…» На что другой ответил: «Кто знает, может быть, завтра мы увидим его ноги, свисающие вон с той сосны». От страха у обоих волосы встали дыбом, они оглянулись, но старика с фонарём уже не было возле ворот.

Наступила ночь. То шёл, то прекращался мокрый снег. Месяц, выплывший из-за горы, скрылся в облаках, и старый город стал похож на вымершее кладбище. В горной долине стоят деревни, а между деревнями лежит кладбище, оно просыпается, когда засыпают люди. В этом мире снов встают покойники, они смеются и плачут. И вот теперь чья-то тень скользнула по мостику в сторону площади. Собака, дремавшая под мостом, проснулась, подняла голову, но не залаяла. Не иначе, это вставший из могилы мертвец. Кого он ищет, с кем хочет встретиться? Это Кисю.

Осенью того года, когда утонул единственный сын Гэна Коскэ, в Саэки прибрела нищенка из Хюга, и с ней — восьмилетний ребёнок. Она ходила с ним от дома к дому, ей щедро подавали. Вероятно, в других местах нищая не встречала таких сердобольных людей и поэтому решила, что сыну здесь будет неплохо. Весной следующего года она оставила его в Саэки и скрылась неизвестно куда.

Люди, побывавшие в Дайдзайфу, рассказывали, что видели у ворот храма нищенку, просящую милостыню, и с ней рядом старого борца в лохмотьях и что нищенка эта очень похожа на мать Кисю. Жители Саэки ругали бесчувственную женщину и жалели осиротевшего ребёнка. Казалось, всё будет так, как предвидела мать. Но получилось иначе. В каждой деревне есть храм, у каждого человека есть предел добродетели. Они жалели, но никто не выразил желания приютить у себя сироту. Иногда они поручали ему вычистить сад или другую работу, а затем опять отпускали на все четыре стороны. Сначала ребёнок тосковал и часто плакал, люди как умели утешали его. Он стал меньше думать о матери и, наконец сочувствие людей помогло ему забыть о ней. Такую забывчивость можно было объяснить и его возрастом, и его слабоумием, и тем, что он жил среди грязи и иногда вынужден был даже воровать. Здесь можно найти различные объяснения, но главная причина заключалась в том, что этот ребёнок был обречён на нищенство и находился вне мира человеческих чувств.

Если шутки ради обучали его азбуке, он запоминал. Если для забавы читали ему книгу, он мог повторить одну-две строчки. Слушая, как дети поют, он подпевал им. Он так же смеялся, болтал, играл, как и другие дети. Внешне он казался таким же. Он говорил, что родился в Кисю, и его прозвали Кисю. Он стал неотъемлемой частью Саэки, как какой-нибудь предмет, и мальчишки, играющие на улицах города, росли рядом с ним. Люди и не заметили, как постепенно застывало сердце маленького нищего. Им казалось, что он живёт в том же мире, где по утрам всходит солнце, курится дым из очагов, где живут родители и дети, супруги, братья и друзья, где льётся много слёз, а он уже похоронил среди них свою душу и жил словно в одинокой обители на безлюдном острове.

Он никогда не благодарил за подаяние. Никогда не смеялся. Трудно было увидеть, как он сердится, нелегко было заметить слёзы на его глазах. Он не выражал ни горечи, ни радости. Он только двигался, только бродил, только ел. Если во время еды его спрашивали: «Вкусно?» — он невнятно отвечал: «Вкусно», и голос его при этом исходил будто из-под земли. Когда кто-нибудь в шутку замахивался на него палкой, на его лице появлялась неловкая улыбка, он отходил в сторону, но вовсе не так, как убегает, поджав хвост, побитая хозяином собака. Он никогда не пресмыкался перед людьми. Он не вызывал той жалости, которую вызывает обычно любой другой нищий. Его трудно было заметить среди тех, кто тонет, уносимый волнами суетной жизни, так как эти волны уже покрыли его с головой.

Вскоре, после того как Кисю перешёл мостик, на площади появился ещё один человек с фонарём в руке. Он огляделся, направляя фонарь то в одну, то в другую сторону, и, падая на тонкий слой снега, луч света озарял сотни резвящихся в воздухе снежинок. Затем луч скользнул и по чернеющим крышам домов, обступивших площадь. В это время со стороны главной улицы внезапно появился полицейский. «Кто это?» — окликнул он человека с фонарём и осветил его лицо. Из темноты появились круглые глаза, глубокие морщины, толстый нос и крепкая фигура лодочника.

— Это вы, дядя Гэн? — удивился полицейский.

— Как видишь, — ответил тот хрипло.

— Уже ночь. Кого вы здесь ищете?

— Кисю не видел?

— Зачем он вам понадобился?

вернуться

2

Авасэ — верхнее японское платье на подкладке без ваты.