— Как ты думаешь, бай Атанас, с какой стороны села мы подойдем?
Старик знал местность как свои пять пальцев.
— С нижней, — убежденно сказал он. — Со стороны поста…
— Какого поста?
Сыровар уловил нотку удивления в голосе комиссара, и хлопнул себя по лбу.
— Надо же! — всполошился он. — Чуть было не забыл!
— Что за пост? Сельский? — нетерпеливо переспросил его комиссар.
— Какой там сельский! Военный караул… Солдаты сено сторожат…
— Сколько человек?
— На днях было три солдата и младший унтер… А сейчас даже и не знаю…
Комиссар подробно расспросил сыровара, и его плотная, коренастая фигура вновь растворилась в темноте. А спустя еще немного времени колонна зашевелилась и тронулась вперед. Бай Атанас попытался точно представить себе их маршрут. Они двигались все время на юг и, если и впрямь не меняли направления, должны были скоро подойти к шоссе, связывавшему Златарицу с околийским городом, примерно в километре от села. Именно здесь находился пост, который охранял сено. Сразу за Златарицей идут угодья соседнего села Василиша, где завтра большой праздник. Крестьяне съезжались туда на лошадях со всей окрестности, распрягали их возле часовни и проводили всю ночь у костров — пекли кукурузу, пили ракию[7] и допоздна неспешно толковали о своих крестьянских делах и о том, что творится в мире. В первый раз он попал на этот праздник мальчонкой, еще до сербской войны. «Там сейчас, — лихорадочно соображал он, — полно народу. Еще, неровен час, нарвемся на какого-нибудь гада…» Только он собрался предупредить об этом командира, как его позвали вперед.
Тимошкин и командир шагали плечом к плечу вслед за проводником и о чем-то тихо, но оживленно разговаривали. Командир, чуть-чуть наклонившись, внимательно слушал с озабоченным лицом. Когда бай Атанас подошел поближе, Тимошкин прервал разговор на полуслове и изучающе посмотрел на него.
— Знаешь ты эти места, бай Атанас?
— Как не знать? Здесь вырос…
Командир отломил немного сыра от куска, что держал в руке.
— Можешь ты незаметно вывести нас к посту?
— Могу! — кивнул сыровар.
— Выходит, хорошо, что мы тебя взяли, — усмехнулся командир. — Ладно, иди вперед с проводником и глядите у меня в оба, ясно?
Бай Атанас напомнил им о предстоящем празднике в Василише. Выслушав, командир серьезно сказал:
— Мы подумаем… Это верно — мимо часовни опасно проходить…
Проводник был высокий парень в парусиновой куртке. Сыровару уже приходилось слышать его имя — Бородка. Бай Атанас покосился на него — никакой бороды не было. «Может, была, а теперь осталось одно прозвище?» — подумал он, и в душе у него вдруг шевельнулась нежность к этому парню. А лицо у проводника серьезное — все внимание и слух. Старику сделалось совестно. «Глядите в оба!» — предупредил командир, а он задумался, размечтался… Нахмурив брови, бай Атанас уставился зорким взглядом в ночь — все такую же глухую и темную. До села проводники шли молча, только изредка перебрасываясь шепотом, обрывочными замечаниями. Бородка до конца оставался серьезным — не зазевался ни на миг, не рассеивался, не отвлекался. Наконец, сыровар сказал:
— Близко уже. Село во-он там — видишь кучку деревьев?..
Бородка тщетно вглядывался в темень — он ничего не мог разглядеть. Старик, поняв это, добавил:
— Маленькая деревенька — электричества нет… Да и керосину нынче не достанешь…
— Стой! — скомандовал вдруг Бородка, когда они вступили в маленькую рощу. — Надо кое-что обдумать…
Напряженное лицо Бородки преобразилось — стало вдруг шутливым и беззаботным. Пока партизаны подтягивались, старик не удержался и спросил, откуда у него такое имя.