— Есть одна песня, бай Атанас, — добродушно засмеялся Бородка и, наклонившись, вполголоса пропел в самое ухо сыровара:
— Тихо! — одернул командир.
— Я объясняю ему, — улыбался проводник, — почему меня так прозвали… И, понизив голос до шепота, докончил:
— Нравится? — спросил он.
— Песня, — снисходительно улыбнулся сыровар. — Понятно, хоть и по-русски.
— Хорошая песня, — вздохнул Бородка и довольно потер руки. — Придем в лагерь, споем по-настоящему. У нас ведь и хор свой есть.
Когда все бойцы подошли, командир изложил им вкратце план нападения на военный пост. Трое партизан, одетые в солдатскую форму и вооруженные одними пистолетами, открыто выйдут на большак. Скирды сена, объяснил сыровар, стоят почти у самой дороги — шагах в пятнадцати от нее. У часового наверняка не возникнет никаких подозрений при виде шагающих по дороге солдат. Они даже могут спросить его о чем-нибудь… Потом они стремительно обезоружат его, а там и весь караул. Этот простой до предела план был разработан очень детально: бойцы предусматривали возможные осложнения, уточняли места сбора и условные сигналы. Труднее всего оказалось подобрать три полных солдатских формы. Многие из партизан ходили в солдатском, но никто не был экипирован полностью. Один так и остался без сапог и отправился в царвулях.
Когда подготовка была закончена, группа прошла немного вперед и залегла в кукурузе у дороги. Трое «солдат» и несколько бойцов, которым поручалось устроить засаду, двинулись дальше, осторожно ступая по опавшей листве. Не прошли они и десяти шагов, как их не было уже слышно — все потонуло во мраке. Только чуткий слух сыровара улавливал еще с полминуты легкий хруст — и, наконец, все затихло. Старик давно уже так не волновался — сердце гулко стучало у него в груди. Справятся ли ребята? А ну как с ними случится беда? Кто-то присел рядом на землю. Бай Атанас повернул голову — Тимошкин, в потемках казавшийся еще меньше. Он внимательно изучал лицо сыровара. Эта привычка комиссара очень смущала старика, как-то сковывала его.
— Ежели тебе, отец, повезет, — прошептал он, — то еще сегодня получишь хорошую винтовку…
Сыровар покачал головой.
— Мне-то ладно — вот ребятам бы повезло…
— Ты умеешь обращаться с винтовкой?
— Как же не уметь, товарищ комиссар? — улыбнулся бай Атанас. — Я в двух войнах участвовал.
Тимошкин удивленно вскинул брови. От его взгляда, несмотря на темень, не укрылась быстрая улыбка, неожиданная на этом лице — весь вечер таком безрадостном и мрачном. И улыбка, и какое-то особенное поведение сыровара — не походил он на обычных крестьян — озадачивали Тимошкина, возбуждали непонятное подозрение, хотя, вообще-то говоря, старик был ему симпатичен.
— А в двадцать третьем году сражался?
Бай Атанас кивнул.
— Я на прокладке дороги работал — линию тянули в Лом… И как только вспыхнуло восстание, вступил в Лопушанский отряд.
— Ты был тогда в партии?
— Нет, товарищ комиссар, но разбирался, что к чему. Два раза с отрядом участвовал в боях, а когда нас разбила армия, бежал вместе с другими товарищами в Сербию. Там пробыл полтора года. Потом оказалось, что в селе не знают, где я был и что делал. Не знали даже, что я в восстании участвовал. Весной, когда лес зазеленел, я и еще двое перешли границу. В селе так никто ничего и не узнал.
— И до сих пор не знают?
Бай Атанас сообразил, что на уме у комиссара, и усмехнулся.
— Как не знать? Потом кой-кому сказал…
Вдали послышался крик совы. Комиссар, сидевший как на иголках, отметил:
— Вышли на большак!
Старик и Тимошкин помолчали, тревожно вслушиваясь в темноту. Потом сыровар спросил:
— Что будем делать с сеном, товарищ комиссар? Подожжем его, что ли?
— Да, — рассеянно отозвался Тимошкин, все еще вслушиваясь в темь.
— Это хорошо, — пробормотал старик и сразу почувствовал на себе удивленный взгляд комиссара.
— Что ж хорошего? — сдержанно возразил Тимошкин. — Из-за каких-то двух скирдов подымем на ноги полицию и жандармерию…
— В том-то и дело, — многозначительно заметил сыровар. — Это уж само собой…
Взгляды Тимошкина и старика скрестились — каждый думал о чем-то своем. Потом сыровар добродушно усмехнулся.
— Чего уж там играть в прятки, товарищ комиссар. Ясно — для того вы и спустились, чтоб о вас заговорили…