— Принеси воды!
Подхватив баклажку, Хаген выскочил в коридор.
***
Здесь тоже кипела работа.
Пригнанные из Транспортной грузчики заносили мебель и оборудование, составляя ящики в главном зале. Сам баулейтер Пауль Нотбек распоряжался в дверях. У него был зычный, но слегка надтреснутый голос, взгляд китобоя и повадки крестьянина; время от времени он покрикивал, и дело спорилось; рабочие суетились как муравьи. Мимо пронесли длиннющие рейки: «осторожнее, техник!» — проволокли по полу разобранный на части стеллаж.
Хаген вышел во двор.
На небе уже смешались закатные краски. Фиолетовый лился снизу, а сверху оседала желтоватая взвесь, и синий становился бледнее. «Я не вернусь», — снова подумал он. И понял: вот она — причина рассеянности. Пропавший без вести. В последнее время эта мысль приходила всё чаще и уже не пугала, он свыкся с ней, как свыкаются с неизбежным.
Не вернусь. Никогда.
Лидия. Кажется, я не женился. Хотел, но не обручился под дубом — попросту не успел; конечно, это было благословение. Однажды почти решился, но она прошептала: «Нет, Йорген, милый, не надо!», она шептала: «Пожалуйста!», глаза её округлились, радужка стала тёмной, и он отпрянул в смятении: Квазимодо, уродец из ярмарочной палатки. Наверное, стоило согласиться на предложение Илзе. Она сделала бы всё невозмутимо и просто, о, как просто! — штекер в разъём, подвинтила конструктивную часть, обновила периферию. Возможно, даже перепрошила материнскую плату.
Сделай мне шаг навстречу…
Почему нет?
От холода кожа стала пупырчатой. В Пасифике белели берёзы, сквозь стройные их стволы пробивались золотые лучи. Похоть или апломб? Предательство? Он заново перебирал грехи, примеряя их на себя. Своё и чужое. Греха нет ни в оружии, ни в солдатской руке; тогда в каком алхимическом тигле рождена эта фикция — функция, опция?
Ни в каком. Если остаться.
Рассеянный взгляд скользил по пятнистой от проталин земле, по ржавым сетям, ограждающим зачаток периметра: позже здесь пустят ток. «Хаген, если он и правда твой друг, то что мне делать? Что нам всем делать?» Кто это сказал? Тот, кто не знает, как подземные соки претворяются в кровь земли, но знает слова: «душа», «долг», «вера» — валюта, не имеющая хождения здесь, и может быть, к лучшему; всё, всё к лучшему. К лучшему то, что я не женился; и то, что Инженер стабильно не выходит на связь; и лицо Кальта, подменившее лунный лик, всё больше походит на человеческое. Ведь если в Эссене убыло, значит, в Гессене прибыло?
Вот и всё. Amen!
— Н-ну, — сказал Франц, когда он вернулся обратно. — Погулял?
Утерев пот локтем, он вздохнул. Нахмурился.
— А где же вода, чучело?
— Вода? — изумился Хаген.
Глянул вниз и обнаружил, что посеял баклажку.
***
К девяти вечера всё более-менее образовалось, но свет погас — сдох генератор.
Пошуршав в темноте, Франц вытащил карбидную лампу. Всю в пятнах окиси — она выглядела так, словно побывала в окопах ещё праисторических войн. Мамонты били ею друг друга по голове. «Ого! — не удержался Хаген. — И тут инноватика?» — «Старое — значит, прочное!» — в сердцах пропыхтели из-под стола. В коридоре гремели разводными ключами, пиликал газовый счётчик, прокуренные голоса ругались многоэтажным матом. Потом ругань переместилась ниже, в подвал. Чиркнула спичка.
— Да здравствует декаданс!
— Умный ты больно.
В огненной полутьме проступило неявное — тяжёлый абрис подбородка, педантическая складка у губ. Незнакомец готовился к чаепитию. Тщательно вытерев пыль, застелив стол бумажной салфеткой, он расставлял тарелки, ориентируясь на скосы невидимых линий; сын волшебника творил волшебство. Он любит порядок! — понял Хаген. Больше, чем Кальт, и даже больше, чем Улле. Больше, чем кто-либо в Райхе.
Свой порядок!
Продукты выпрыгивали и сразу же ложились на место: ломти хлеба, пласты варёного мяса, кольца кровяной колбасы, аккуратные, похожие на детские гробики, горки картофеля. Откуда всё это взялось? Мираж или выучка фокусника: из сумки выкатилось крутое яйцо. На чёрном рынке оно стоило тридцать марок. Брусок масла стоил все семьдесят. Приоткрыв от удивления рот, Хаген заглядывал в рог изобилия. Сало, галеты. А вот и «пайковый сюрприз»: каждый пятничный партайтаг заканчивался распитием эрзац-кофе с мармеладом линии Гиршеля.
— Ешь, — приказал Франц. — Давай, тебе нужно, ты слишком тощий. Потом будем играть.
— Не хочу!
— Ещё одно «не хочу», и мы сыграем без твоего разрешения!
Он вдруг зло усмехнулся, приподняв уголок рта. Яблочко от яблони.
— Я могу делать это всю ночь, солдат. А потом передёрнуть и делать ещё. Веришь?
— Ну хорошо, — сказал Хаген.
Ему стало страшно, невероятно. То, что должно было дойти ещё утром, дошло только сейчас. Даже спина взмокла от неотвратимости — разделить ночь с чудовищем, охотником, бывшим штурмовичком, одорированным мятной свежестью и зубным эликсиром. Клик-клак.
— Только не трогай меня!
— Успокойся.
Его лицо потемнело, губы сжались. Он медленно выкладывал карты.
Это был полный набор, Хаген видел такой впервые. Опознанные картинки — Мельник, Жертва, Бешерунг, Солнцеворот — встали в ряд с незнакомыми. Все они были нарисованы одной кистью, талантливой кистью художника и извращенца. Обрамление из дубовых листьев, футарк, миниатюрный девиз, спрятанный в ромбах: «моя честь — моя верность».
— А где…
— Вайнахтсман? — закончил Франц, не удивившись. — Его здесь нет. Он есть в любой карте.
— Ага, — сипло сказал Хаген. — Вот и коаны! Как звучит хлопок одной ладони? Ответ ты мне уже показывал, можешь не напрягаться. И я всё равно не знаю правил. Я не умею играть в карты, выбивать десятку, открывать пиво зубами, унижать женщин и стрелять ни в чём не повинному человеку в живот. Его звали Денк, такой же биомусор, как я.
— Если не заткнёшься, узнаешь, как звучит хлопок второй ладони. Слушай правила!
— Я не буду играть!
— Будешь, — выплюнул Франц. — Ведь с ним ты играл.
— Но ты-то не он, — сказал Хаген. Бедное сердце заходилось от ужаса, в глазах поплыло, но голос, подсказывающий слова, пытался его спасти, и он повторил, из последних сил хватаясь за резиновый плот, озвучил как можно твёрже и чётче:
— Я не буду в карты. Но могу сыграть в кости. С тобой.
«Пасифик, — твердил он про себя, взвешивая в руке крошечный прозрачный кубик. Алмазные грани резали кожу. — О, Пасифик-Пасифик! Францу нужен солдатик, но я не стану солдатиком Франца!» Чёртово колесо скрипело ободьями, а мир вряд ли был справедлив. «Два раза, — напомнил сын волшебника, сукин сын, белокожий гипербореец. — Всего два желания, а у меня их много. Но я буду хорошим хозяином, обещаю. Не удивляйся, если захочешь ещё, — он сдул прядь, всё время падающую ему на лицо: пф-ф! — парашютик из одуванчика; он улыбнулся. — Запомни, солдат: однажды всё здесь будет моим».
— Однажды… шёл дождик дважды! — прошелестел Хаген.
Если я проиграю…
Пистолет лежал в куртке, а сама куртка осталась в машине. У Франца тоже есть пистолет, но до него не добраться. Есть и нож, но когда Хаген представил, как втыкает себе в кишки лезвие, побывавшее в мясе, картошке, кровяной колбасе, его замутило так, что он потерял равновесие. Плюхнувшись обратно на стул, давясь рвотными спазмами, он беспомощно смотрел на закопчённую, стремительно ускользающую твердь потолка.
— Тебе нужно больше есть, — повторил незнакомец. — Не глупи, Йорген! Тебе нужен гранатовый сок, натуральный. И печень, говяжья печень. Не бойся, я всё достану.