Старик заплакал, захлюпал носом, спрятался в большой носовой платок, жалобно взглянул. Дети закивали головами.
— Нет, не спешите меня прощать. То, что я натворил — кошмарно. У меня недостало фантазии. Моя фантазия оказалась кособокой и землистой. Нужно было исправить, искупить свою вину и помочь вам. И тогда я дал вам фантазию, фантазию бесконечную — создал искусство. Вот ответ на ваш вопрос, — каждый из вас волен мечтать. Мечта идёт на строительство Рая, а сотворить её можно из каких угодно ошметков проклятого моего мира, — его голос всё утончался и блёк, — что кто намечтает, то и получит! А кто не захочет потрудиться душой — тому кукиш, пусть пеняет на себя. Кто не спрятался, я не виноват…
Его голос обернулся жалким писком. Старик-учитель уронил голову на стол.
— Где вы спите, Пётр Тимофеевич? — ласково осведомилась Маша.
— Где угодно. — Он поднялся на ноги, поймал на столе свой вечный учительский карандаш и отправился обходить студию, рассматривая ещё сырые, сладко пахнущие гуашью рисунки учеников. На одном, сотворённом маленькой Сашей, он нашёл зелёную лужайку, речку и синее небо. Он улыбнулся, указывая на рисунок рукой. — Вот что я люблю. — Старичок простёр обе руки, потянулся к рисунку всем своим крохотным телом и влетел в него, впечатался со звуком «чпок». Там, на лужайке, он быстро распрямился, пригладился, встряхнулся и побежал, как собака, вырвавшаяся на простор. Уже издали обернулся и помахал рукой. Дети увидели своего учителя молодым, румяным, голым и загорелым. Они следили за ним, как заворожённые. А он лёг спать на пригорке, на солнышке, под лопухом, свернувшись калачиком.
На следующем занятии Маша спросила Петра Тимофеевича:
— Вас не кусали комары прошлой ночью, когда вы спали днём?
— Саша, ты рисовала на прошлом занятии комаров? — смешно и жалостно обратился старичок к девочке, сосредоточенно кусающей ластик.
Рисунки, запечатлевающие мечты учеников, всякого рода райские картинки, учитель собирал для какой-то итоговой выставки.
— Ты получишь свою награду, — говорил он при этом автору.
Ещё он приговаривал:
— Собирайте сокровище своё не на земле, но на Небесах.
Вскоре Хухриков стал сильно кашлять, сделался прозрачным. Некоторые из учеников навещали его в больнице.
— Мне хорошо, — бледно улыбнулся Хухриков, принимая у Маши яблоки и складывая их себе на колени, — я искупаю свою вину. Это только покажется, что я умер. Посылайте мне всё, что придумаете, и рисунки.
Он поймал на тумбочке свой вечный карандаш и на голубой салфетке нацарапал адрес.
— Пишите на моё имя — Тваштар Прекраснорукий, или Праджапати, или Брахма, появившийся из золотого яйца в вечном океане, или Яхве, или африканский Моримо, но лучше — просто Птах. — Днепропетровская область, город Кривой, Рог…
Ефим адрес переписал в записную книжку, Маша тоже. А голубую салфетку они надежно спрятали в коробку из-под конфет.
Так и получилось, что Ефим Фишкин, инвалид от рождения, в свои двенадцать лет уже располагал ответом на основной вопрос философии — о цели и смысле жизни. Он делал самое важное дело, какому может посвятить себя человек, — собирал сокровища на Небесах. Он учился мечтать, озирал мир в поисках предметов мечты.
Птах знал, что не всё вышло плохо, некоторые вещи у него вполне сложились. Безусловной удачей был декор земного шара. Ефиму тоже нравилась природа, и он писал учителю: «В моём Раю все растения, птицы, звери и мошки. Но живые существа не едят друг друга. Если им нужно есть, они находят небесную манну. Это так просто! И как Вы сами не придумали?»
Потом он послал ещё письмо: «Но только я буду Там здоровым, буду везде легко носиться и летать». Ефим сомневался насчет птичьих крыльев: слышал, когда близко пролетала птица, как скрипят маленькие её крылышки, как тяжело и учащённо она дышит. Может быть, пусть крылышки будут на ногах, как у Гермеса?
Кроме Ефима и Маши, письма Хухрикову стали посылать ещё некоторые: медсестра Тома, делавшая Ефиму физиотерапию, студент из Строгановского художественного училища, в котором Ефим в своё время учился, и театральный режиссёр, с которым однажды познакомился. И нескольких приобщила Маша.