— Мало того что я должен терпеть их бездарность, они меня ещё и обзывают Николаем Угодником! Забыли моё имя и не могут вспомнить. Разве у меня не божественное терпение? А ещё спрашивают, почему я такой нервный. Некоторые из моих артистов не знают простейших реплик и вовсе отказываются играть, как будто они не для этого созданы. Я дал им таланты! Куда они их зарыли? — Смута была в душе у бога. — Вот этот, например! — Коляда указал вниз, на Олега. — Бездарнее артиста ещё не было!
Однажды Олег, чувствуя себя неуверенно и шатко, стал спускаться по лестнице из арматуры, оступился и рухнул с высоты девятиэтажного дома…
Он лежал грудой обломков в мрачном сером цехе, похожем на тот, где он и отец его протрубили всю жизнь, и на тёмную слякотную улицу города Окологородска. По Цеху бегал человечек, напоминающий нервного режиссёра, — рассерженный Коляда. Он махал руками и кричал:
— Где твоя визитная карточка? Хорошие артисты являются ко мне с визитными карточками!
Олег понял, что человечек кричит на него.
— Я не артист. Никогда не играл, не притворялся, ни перед кем не заискивал… — спокойно ответил Олег.
— Ты артист! И ты не справился с ролью! Артист, не умеющий играть, — это кукла, бессмысленный кусок теста! А как бездарно ты разбился!
— Я разбился? — Олег понял, что он не в прежнем цехе. — А ты — кто?
— Я — Коляда, бог скоморохов и плясунов. Я вечно пытаюсь поставить один и тот же спектакль — он называется «Рай». Банально, но мне нравится! Отрепетировав на земле, мы бы играли его во Вселенной, в Цеху! Если бы не бездарные артисты, такие, как ты. А я дал тебе хорошую роль…
Олегу сделалось не по себе.
— Кого я должен был играть?
— Да повара, — отвечал Коляда, — сам знаешь.
— Я не мог заниматься вилочками да соусами… Когда жуть кругом.
Жуть и у меня в Цеху, и везде во Вселенной, — Коляда обвёл Цех широким взмахом руки и боязливо оглянулся, — и всё изначально — серое. Поэтому я и работаю! Чтобы не было так — нужно играть и фантазировать, нужны костюмы, ширмы и краски! «Финтифля», как ты выражаешься. Это я выдумал оранжевые прямоугольники светящихся в ночи окон — разве эти ширмы не нравились тебе? Что же ты сам ничего не сделал ради преодоления серости, противостояния Жути? Не носил красивой одежды, не говорил красивых слов. Надо было потрудиться, чтобы обставить Вселенную!
Гора визитных карточек была свалена невдалеке от сундука. Над горой всходило солнце, золотые буковки искрились и потешно поблёскивали. Сиял пух.
— Солнце тоже я придумал, — самодовольно заулыбался человечек. — А ты должен был готовить бланманже! Ты должен был вкусно есть и хвалить Создателя. Еда ведь — не настоящая. Настоящая еда дала бы Вечную жизнь. А земная еда — бутафорская. Для продолжения игры…
Пух сиял и завораживал взгляд.
— А кто там, в пуху? — оборвал Олег разглагольствования режиссера.
— Там — те, кто будет играть в Вечности, они научились противостоять Жути, они поработали для украшения Вселенной!..
— Земля — пухом, — говорили тем временем на земле и засыпали Олега тяжёлыми мёрзлыми комьями, — хороший был человек — серьёзный, совестливый, интеллигентный — всё думал. Пил лишнее, но был честный и прямой — земля пухом.
Олег всё это видел.
— Где же мой отец? — чувствуя растерянность и вселенское одиночество, спросил он. — Почему он не встретил меня?
Коляда указал на высокие кучи, зыбучие, сыпучие, вдалеке, во мгле.
— Там. Жуть перемолола в эту муку всё, что не противостояло ей. Отец твой, как и ты…
Олег почувствовал надвигающуюся Жуть.
Ольга водила Ванька по ледяным дорожкам знаменитого парка города Окологородска. Уже зажигались оранжевые прямоугольники окон. Детёныш клянчил пончики. «Папа всегда покупал мне…» (И они съедали их тут же, сидя на заснеженной лавке.)
Ольга приподняла Ванька, чтобы он через прорубь палатки мог видеть пыл и жар, из которых выходили пончики. Он зачарованно наблюдал процесс, а тётка-повариха подмигнула:
— Когда вырастешь, придёшь помогать мне делать пончики, лады?
Ванёк с важностью кивнул. А когда отошли от палатки на несколько шагов, жарко зашептал: