Сколько лет прошло! Ты успела разучиться ждать, научилась курить и перекрасила волосы. На чёрных слишком видна седина… А вот в рыжих она меркнет! Под рыжей чёлкой не видно морщин. Рыжий со светло-карими глазами, с янтарными бусами и ярко-оранжевой помадой на губах — слишком броско для одинокой женщины. Но тебе об этом никто не скажет. Пока.
А знаешь, я ошибся: свечи не было, ты не зажигала её и не молилась обо мне… Ты обо мне курила! Я ещё не знаю, как это — о ком-то курить. Но именно он, огонёк твоей сигареты, разбросал по обледенелому оконному стеклу дымные колечки. Они сложились в короткое слово. Странно нездешнее, будто из прошлого века. Рисунок слова напоминал тебе имя. Имя это не имело плоти. Или нет, не так! Оно само и было плотью, силуэтом без срока давности, эскизом на стеклянном холсте…
Всё время, пока я шёл, увязая по пояс в подмосковном предновогоднем снегу, было темно. Свет исходил лишь от плавной бесконечности снега. Но этот свет не позволял увидеть ничего, кроме себя. И только под утро я заметил слабый трепещущий луч, освещавший бледный квадратик окна, далёкого, но вполне реального. Я пошёл на этот спасительный ориентир, на вкус сигареты с ментолом. Я пришёл, подошёл и прочёл своё запоздалое имя… И теперь вот стою под ним, как лежат мертвецы под своими инициалами, выбитыми на личных надгробиях, и не знаю, что дальше: не решусь постучаться в морозные буквы, не могу просто взять и уйти…
Маленькая Герда загадала однажды «мальчика для любви». Но с тех пор минуло предостаточно лет: я стал стар, некрасив и не помню, как лучше возвращаться из детства домой…
Слово
На центральной площади ада жгут книги. Один раз в году черти устраивают показательную казнь для тех, кто ещё не издан. Для тех, чьи рукописи ещё хранятся в письменных столах, ожидая выхода в свет. Некоторые из этих авторов уже и не помнят, о чём довелось написать, поэтому им не понять, почему их былые труды так тщательно уничтожаются.
Ты стоишь в толпе любопытствующих грешников и смотришь, как горят твои книги. Где-то наверху, в мире живых, усердствуют колокола. Там празднуют Пасху. В прошлой своей жизни ты говорила, что церковные колокола — совершеннейшие инструменты, способные извлекать из собственной тяжести самую невесомую музыку. Жаль, что здесь тебе не удавалось наслаждаться её волнообразной чистотой. Ты лишь слышала какие-то дальние перезвоны, но их перекрывали беспорядочные удары сердца. Оно торопилось справить помин: по бессонным ночам, по выдуманным событиям минувшей судьбы, по всем сумасшедшим идеям, принимавшим порой слишком мрачные формы…
Ты когда-нибудь задумывалась над тем, что творится в сердце поэта? Каково ему, маленькому мешочку, напоминающему шёлковый сапожок для рождественских подарков, вмещать в себя рифмованные страхи: игрушечных монстриков, пластилиновых уродцев, заводных красавиц, жужжащих о несчастной любви, железных солдатиков, убивающих друг друга, деревянных монархов, приученных скорее казнить, чем миловать? Всякий раз, когда ты торжествовала, закончив очередной сонет, сердце захлебывалось в крови, сочащейся из ран Распятого на твоём нательном крестике. Ты привыкла носить его на себе. А надо было — в себе.
…Бумага горит быстро. «Как хорошо, что бумага так быстро горит!» — думаешь ты, глядя на языки пламени, лакающие типографскую краску для поисков Истины. Сейчас уже ясно: то, что все пытаются найти, озираясь по сторонам предельности, находится не снаружи человеческого космоса, а внутри. Сейчас-то ты догадалась! А прежде? Прежде, охваченная лихорадкой трагического воображения, ты не слушала никого, кроме упаднического второго «Я». И только изредка персонажам, рождённым с твоего на то ведома, удавалось докричаться до хозяйского разумения. Помнится, в одной из твоих историй умирающий звездочёт говорил своим сыновьям: «Всю жизнь я смотрел в телескопы, чтобы увидеть лишь маленькие фрагменты мозаики, которую назвали Вселенной. Я ликовал, обнаруживая на небе новую планету, или метеоритный дождь, или затмение. Но всё это — мелкие отражения, миражи. И только сейчас, когда закрываю глаза, я открываю настоящую Вселенную. Всю. Целиком. Я открываю её в себе… Одним-единственным словом…»
Что ты киваешь? Хочешь сказать, будто всё поняла? И при этом тебе не жаль догорающих книг? Ни одной? И даже самой последней? Нет! Ты всё-таки не поняла! Здесь — ад. Он построен тобой, твоим мрачным талантом. И мелкие бесы вчерашних страстей придают огню твою душу. Однажды ты раскрасила её пасхальным яйцом, а теперь стоишь и смотришь, как его пожирает пламя. Сначала белок: детские игры, томик стихов, дневники, переписка… Желток — чуть позже. Люди часто откладывают самое вкусное на потом. Дьявол тоже так делает. Вот и сейчас он приказал оставить самую лучшую повесть для финального фейерверка…