«И даже вы (это уже могильным памятникам) у меня под каблучком!» Мысль о том, что потусторонний мир выключается вместе с реальным, не вызывала у меня сомнений.
Всё, всё теперь подчинялось моей воле: деревья, небо, дома, звёзды, девушки, мысли, страсти, желания, время — список бесконечен.
И я купался в удовольствии, а по ночам скулил от наслаждения, свернувшись в клубок и укрывшись одеялом с головой. Как сытая и довольная личинка внутри сочного фрукта.
Много удовольствий я перепробовал в жизни за 30 прожитых лет: женщины, вино, наркотики, риск, азарт. Но скажу вам, не было ещё ничего слаще, чем абсолютная, всеохватывающая власть, особенно когда о ней никто не догадывается.
Но как это повелось во Вселенной, которую я готовился уничтожить, всему когда-нибудь приходит конец. Так и мое сладострастие завершилось, а вместе с ним и весь Белый Свет.
Вот как это случилось.
Как-то раз, блуждая по вечерней столице, в состоянии своего предапокалипсического экстаза, я забрёл в тёмную подворотню, где наткнулся на одну пренеприятную компанию.
Четыре выпивших дюжих молодца, казалось, только и поджидали такого зазевавшегося, пребывающего в неизвестно каких реальностях прохожего, как я. Они живенько меня окружили и стали требовать деньги, которые у меня отродясь не водились. Конечно, мне, Властелину Вселенной, не представляло никакого труда раздавить их как стайку клопов, со всем их жалким мирком, но очень не хотелось мелочиться и тратить своё сокровище на такой пустяк. Они тоже по-своему, по-микробьи, не хотели мелочиться, поэтому не ограничились угрозами, а повалили на землю и стали бить ногами по лицу до тех пор, пока я не впал в беспамятство.
Очухавшись, я первым делом принялся нащупывать свой выключатель, который, слава Провидению, оказался на месте.
Поломанными, окровавленными пальцами я вытащил устройство из кармана и обмер: клавиша выключателя находилась в положении ВЫКЛ.
Вот так бесславно, глупо и бессмысленно погиб мир.
Меня совершенно не удивило, что зрительно всё осталось на своих местах. Всё то же небо, та же земля, человечество и природа. Даже боль сломанных рёбер и обеззубленных дёсен была, как и прежде, мучительно невыносимой. Ещё будучи на пороге уничтожения Вселенной, я предполагал, что мир останется, в моём сознании, которое сохранится навечно. Так и вышло. Мир не только отпечатался точной копией в моём воображении, но и продолжал видоизменяться согласно всем законам бытия. Всё по-прежнему двигалось, рождалось и умирало, не подозревая, что является частью моей фантазии. Потому что, кроме меня, не существовало более ничего и никого.
После того как я покинул травматологическое отделение придуманной мной больницы, в моей голове тут же возник вопрос: как жить дальше в хоть и придуманном, но всё-таки жестоком и сложном мире? Как жить, чтобы никто не догадался о моём безбрежном, как океан, удовольствии понимания, что всё сущее заключено во мне?
С литературой, поскольку я достиг совершенства, понятное дело, было покончено. Я порвал со всеми своими приятелями и знакомыми (которые восприняли, между прочим, этот поступок с большим душевным облегчением) и убрался из столицы восвояси.
— Подальше, подальше от суеты, — твердил я по дороге. — Туда, где мне никто не помешает пребывать в совершенном блаженстве!
Мой выключатель по-прежнему был при мне. Он висел на шее как амулет.
Так, странствуя по выдуманному свету, избегая множества различных неприятностей, я очутился в крупном городе, где случайно столкнулся нос к носу с Николаем Петровичем.
Сначала он меня не узнал. Видать, за время путешествий я сильно изменился. Но когда, наконец, рассмотрел того, кто перед ним стоит, радости его не было предела.
Мы обнялись, как старые друзья, и зашли в одно маленькое, уютное кафе отметить встречу. Николай Петрович приехал в этот город на ученый симпозиум (оказалось, он был доктором каких-то мудрёных наук, связанных не то с психологией, не то с антропологией, не то с психиатрией, точно не помню). Узнав, что с миром всё кончено, он дико возликовал и даже слегка всплакнул.
— Значит, вы всё-таки сделали это? — спросил Николай Петрович растроганным голосом.
— Сделал, — ответил я, понимая, что, в сущности, разговариваю не с Николаем Петровичем, а с самим собой.
— Это замечательно! Замечательно! Значит, уже ничего нет?!
— Нет.
— И меня нет?