– Вроде просыпается, – произнес кто-то, стоявший в изголовье, и эти слова мигом принялись грохочущим эхом носиться от одного шахова уха до другого: “Просыпается, просыпается, рыпается, ается…”
– Точно, просыпается, – согласился второй голос. – Ишь, какую рожу-то скорчил. Ему б щас кисленького чего-нибудь али солененького.
– Да где ж я после вчерашнего-то возьму солененького с кисленьким? – возразил первый голос, в котором Шах, несмотря на громыхание, начал узнавать что-то до боли – и еще какой! – знакомое. – Все, почитай, что было, то и подмели. Разве что у соседей спросить…
– И то верно. Слышь, Хеннок, сгоняй-ка к Плющикам…
Прозвучавшие имена показались Шаху смутно знакомыми, но попытка вспомнить что-либо поподробнее немедленно аукнулась еще более жутким приступом головной боли.
– Но я ж тоже хочу видеть…
– Цыц! – прикрикнул второй голос. – А ну дуй… Когда старшие говорят.
До Шаха донесся дробный топот, после чего на некоторое время воцарилась совершенно замечательная, можно даже сказать, блаженная тишина.
В какой-то момент Шах даже попытался провалиться обратно в забытье, из коего его вывело нечто холодное и мокрое, настойчиво тыкавшееся прямо в губы.
– Откушай огурчика-то, – настырно бормотали сверху. – Он хороший, огурчик-то. Враз полегчает.
Невероятным усилием Шах сумел разжать стиснутые намертво зубы и даже слегка прикусить просунувшийся между них предмет.
Первая капля холодного огуречного рассола, попавшая на раскаленную пустыню языка, должна была, по идее, немедленно испариться. Но за ней последовали другие, которые проделали в пересохшей гортани Шаха восхитительно влажную дорожку.
– Ы?
Так и не выпустив из зубов огурец, Шах медленно сел и попытался приоткрыть глаза.
Собравшиеся в комнате, числом не менее десяти, дудинцы переглянулись между собой и дружно начали выпихивать вперед дядюшку Подсмейла Корюшку.
– А… А чего я… – вяло попытался отбиться он.
– Тише! – зашикали на него. – Договорились же.
Одарив своих сообщников особо многообещающим взглядом, дядюшка Подсмейл встал перед Шахом, терпеливо дождался, пока тот сфокусирует на нем взгляд замутненных голубых глаз, набрал в грудь побольше воздуха и начал:
– Дорогой Шах! Нет таких слов, какими мы, твои односельчане, могли бы выразить переполняющее нас восхищение. Своим геройским – да, я не побоюсь этого слова, ибо другое здесь неуместно, – именно геройским поступком ты потряс наши души до самого их основания. Никто из нас, – Корюшка широким жестом обвел комнату, – даже и помыслить не мог о том, чтобы в одной деревне с нами мог родиться и вырасти человек, способный на такое! Мы все, как один человек…
– А?
Дядюшка Подсмейл на миг запнулся.
– То, что ты совершил, – снова начал он, старательно пытаясь перекрыть нарастающее за спиной хихиканье, – навсегда…
– А-а… Я что-то совершил? – заплетающимся языком осведомился Шах.
В комнате повисла мертвая тишина.
– Кхы-кхы-кхы, – нарушил ее стоящий справа от Корюшки Нитрам Рожь, старательно пытаясь запрятать за кулаком растекающуюся до ушей ухмылку. – Вообще-то ты…
– Совершил самое великое на моей памяти деяние, – возвысил голос дядюшка Подсмейл, краем глаза с ужасом наблюдая, как трясущийся от хохота Нитрам перегибается пополам.
– Ты принес нам самый дорогой дар, который только есть на этом свете – свободу!
– Какую… свободу? – выдохнул Шах.
Даже сквозь туманную завесу продолжавшейся головной боли до него начало доходить, что вокруг происходит что-то глубоко не то. И именно он является центром этого самого происходящего “не того”.
– Свободу от самого гнусного, зловещего, коварного и ужасного поработителя, какого только знал Мир! – громко, ибо смешки за спиной также становились все громче и громче, провозгласил Корюшка. – Древнего проклятья наших предков, нас и благодаря тебе уже не наших детей – черного дракона Грааугржимерюканга!
– Ч-чего?
– …Без всякого оружия ты вышел на ратное поле и голыми руками одолел саму смерть, мчавшуюся на тебя с распахнутыми крыльями. И когда первый дракон рухнул с небес…
– Гляньте! – выкрикнул стоявший в углу Эмиль Глаумат, который ясно чувствовал: еще одно слово, еще миг речи дядюшки Подсмейла, и он сам не хуже дракона рухнет и забьется в истерике. – Его руки! На них нет даже царапин! Это чудо!
– Чудо! Чудо! – подвывающими голосами поддержали его остальные. – Истинное чудо!
Дядюшка Подсмейл схватился за горло, словно собрался придушить себя на месте.
Кто-то снаружи заколотил по окну.
– В самом деле, – прохрипел Корюшка, продолжая хвататься за горло. – Там же все, почитай, Дудинки собрались. Народ, понимаешь, хочет видеть и знать своих героев.
– Боги, – простонал Шах. – Дядюшка Подсмейл, о чем вы? Опомнитесь. Я… Старый Грау… Герой… Я же ничего не понимаю!
– А тебе, – заявил Нитрам Рожь, – вовсе и не надо ничего понимать. Ну-ка, парни, помогите герою подняться.
На крыльце свет был еще более убийственно ярким, но, прежде чем Шах успел зажмуриться, на него с визгом налетело что-то цветное и пахучее, яростно расцеловало в обе щеки, впилось в губы и напоследок повисло на шее.
– Шахок! – радостно завопило это “что-то”, и Шах с ужасом осознал, что Морри Харрикейн, Морри-Тайфун, одна из самых красивых девушек села, о робком прикосновении к которой он до сегодняшнего дня лишь тайно мечтал, висит у него на шее.
– Я всегда знала, что ты станешь кем-то великим. И… – Морри несколько раз моргнула своими синими глазами и потупила их – не из скромности, как подумал Шах, а исключительно для того, чтобы не дать ему разглядеть плясавшие там смешинки. – Знаешь, на самом деле ты мне уже давно нравился. Честно-честно.
– Морри, – если бы Шаха не поддерживали, он бы рухнул прямо на крыльце вместе с девушкой. – Я…
– Дорогу старосте! Дайте пройти старосте!
Собравшаяся вокруг толпа чуть раздалась, и из нее важно выплыл Обер – в праздничном церемониальном наряде, надевавшемся им всего несколько раз в год.
– С-староста, я… – успел побулькать Шах, прежде чем Морри заткнула ему рот очередным поцелуем.
Вислоух спокойно дождался окончания поцелуя, поднял вверх священный посох Отца-Основателя и, запрокинув голову, провозгласил:
– Слава герою!
– Слава! – подхватила толпа вокруг. – Слава! Слава! Обер терпеливо подождал, пока крики и свист постепенно затихли.
– Я очень рад, – начал он, – что именно в этот год, год моего скромного управления, среди нас нашелся человек, чье имя и подвиг, вне всякого сомнения, прогремят на весь Мир. Ибо даже в древних летописях эльфов немного отыщется деяний, каковые могли бы сравниться с тем, – посох описал плавную дугу и обвиняюще уставился на Шаха, – что совершил сей отважный юноша.
– Б… Боги… – простонал Шах.
На какой-то миг его озарила спасительная мысль, что все происходящее – это просто сон, вызванный все тем же злосчастным молодым вином. Но все вокруг было настолько ярким и реальным…
– Так пусть же герой, – провозгласил староста, – сам посмотрит на дело рук своих. Слава герою! Слава!
– А-а-а! – отозвалась толпа, вознося Шаха над собой.
Пару часов назад, когда стало окончательно ясно, что закончить рытье могил до наступления темноты не представляется возможным, Обер приказал прекратить раскопки и бросить все силы на сооружение временного частокола вокруг туш. Поэтому тела обоих драконов предстали ошеломленному взору Шаха во всей своей первозданной красе. – Но… как… кто…
– Ты, ты! – дружно заверила его группа поддержки.
– Нет! – в отчаянии Шах схватился за голову. – Нет, этого просто не может быть!
– Но ведь есть! – проорал ему кто-то в самое ухо и для пущей убедительности подкрепил свои слова могучим шлепком по спине.
– Но я этого не помню! – завопил Шах.
– Зато мы помним! – проорал все тот же голос. – А нам, твоим односельчанам, виднее, чего ты делал, а чего – нет!
– Либо я сошел с ума, – пробормотал увлекаемый поближе к драконьим телам Шах, – либо свихнулись все вокруг.