– Не имею ничего против, чтобы она поддалась страсти уже во второй главе, – с силой повторил Турлей. – Но если это должна быть правдивая повесть, то меня раздражает образ лесоруба. Неужели у нас в лесах мало самых разных младших лесничих, лесников, лесников-технологов? Прекрасная Луиза, как и моя жена, – учительница. Может ли она воспылать страстью к неотесанному лесорубу, если, как это показывает мой пример, жена моя вышла замуж за лесничего, который больше подходит к ее общественному положению и интеллектуальному уровню?
– Общественное положение в таких делах не имеет никакого значения, – решительно заявил священник Мизерера. – Есть верная пословица, что сердцу не прикажешь. Зато коллега лесничий правильно заметил, что наибольшие трудности бывают не перед свадьбой, а именно после свадьбы. Поэтому я советую, чтобы в первой главе было представлено бракосочетание в маленьком сельском костелике, бракосочетание Луизы и лесоруба, которое совершает почтенный священник. Потом, ясное дело, уже могут быть самые разные трудности, потому что их на этом свете хватает.
Художник Порваш оскалил зубы, повернувшись к Любиньскому, и издевательски пробурчал в сторону Турлея, так как не раз выслушивал жалобы пани Халинки:
– Вы напишете о том, что лесничий не нарубил дров на растопку и слишком часто ходил на охоту. Интересно только, кто захочет читать о таких историях?
Тем временем писатель Любиньски снова вернулся на землю из своих идеальных сфер и томно произнес:
– Прекрасная Луиза, сельская учительница, полюбила простого лесоруба. Воспылала к нему страстью, хоть и не состояла с ним в браке, что может священнику показаться грешным. Тем глубже может быть позднейшее раскаяние. Но разве могла бы такая женщина, как Луиза, поддаться своей страсти во второразрядном отелике или на вылинявшей кушетке? Женщина с такой богатой, как у нее, душой требует чего-то необычайного, чудесного, небанального. И когда я шел с вами по лесу и видел, как коллега Порваш тонкой веткой освобождал ветви деревьев от снега, а они выпрямлялись гордо, как бы салютуя, я подумал, что и Луиза могла бы однажды в зимнее воскресенье выбраться на прогулку с лесорубом. Он отломил бы тонкую ветку и поднимал бы перед ней согнувшиеся под снегом ветви, а она видела бы в этом что-то чудесное, волшебное и захотела бы так же освободиться от тяжести своей страсти, соединиться с лесорубом где-нибудь в лесу под ветвями, беременными снежным покровом. Порваш нелюбезно его перебил:
– Как вы это себе представляете? В кустах? В лесу? Ведь женщина должна снять колготки и трусы.
– Хм, – кашлянул священник, так как ему показалось, что разговор приобретает опасное направление.
Но Порваш понял хмыканье священника как выражение его сомнений. – Ну да, должна снять колготки и трусы. Были у меня такие истории, и я свидетельствую: ничего в этом приятного нет. В любое время года. Зимой у меня замерзли колени, а летом задницу искусали комары.
– Но он мог бросить на снег свой огромный кожух, – защищался писатель Любиньски. – Впрочем, разве дело в подробностях? Главное – настроение.
Комендант Корейво вспомнил какие-то мгновения своей жизни и неожиданно произнес:
– В машине тоже неудобно...
– Панове, главное – правда, – закричал Любиньски. Но он не нашел понимания. Лесничий Турлей пожал плечами и сказал:
– Во всем этом нет ни слова правды.
– За исключением того, что им захотелось трахнуться, – засмеялся Порваш. – Позвольте, – рассердился священник. – Доктор, – умоляюще простонал писатель Любиньски. Однако Неглович беспомощно развел руками:
– Никогда я не пробовал делать это на снегу. Всегда я вез девушку домой, давал ей поесть и предлагал ванну, потому что ничто так не поднимает у женщины уровень ее страстности, как полный желудок и пахнущее чистотой тело. Медицина, впрочем, знает разные случаи и допускает много возможностей. Есть люди, которые предпочитают не очень чистых женщин.
– Это правда. Бабы воняют даже при исповеди, – буркнул священник Мизерера. – Я об этом, впрочем, упоминают в одной из проповедей.
– Позвольте, панове, я выскажусь по этому делу наиболее профессионально, – сказал лесничий Турлей. – Герой повести – лесоруб. Можно, конечно, написать в повести, что Луиза и лесоруб вошли в заснеженный лес, а он взял в руку прутик и притворялся волшебником. Но если по правде, пан писатель, то мне, лесничему, а тем более обыкновенному лесорубу, не придет в голову схватить прутик и отряхивать ветви от снега. Вы видите, сколько тут поломанных, согнутых навсегда молодых деревцев? Завтра я должен приказать своим лесорубам, чтобы они пришли сюда и спасли то, что еще удастся спасти, то есть вырубили искривленные и поломанные деревья и распилили их, потому что позже дерево будет годиться только на топливо. Это работа долгая и тяжелая. Надо идти от деревца к деревцу, а они растут не рядом, снег сыплется за воротник, готовые бревна надо вынести к дороге и уложить в штабеля. Немного можно заработать на такой работе, и завтра все мои лесорубы будут проклинать эти прекрасные снежные покровы. Значит, если в самом деле этот Луизин милый был лесорубом, то, когда он шел с ней по лесу, при одной мысли о понедельнике ему делалось тошно. Какого черта вы уперлись, чтобы он был именно лесорубом?
– Потому что это профессия красивая и романтическая, ~ заупрямился писатель.
– И это вы говорите такие вещи? – удивился лесничий. – Вы ведь хорошо знаете, что мы не берем на работу никаких романтиков. Это даже запрещено. Каждый год во время экзаменов в высшие учебные заведения возле лесничеств появляются самые разные молодые и романтичные люди, которым кажется, что в лесах они найдут утешение после неудачи. Раньше мы попадались на такие идеалы и начинали интенсивное обучение романтиков. Обучение, однако, стоит больших денег, а такой романтик уже через неделю бросал мотопилу и удирал назад, домой. С тех пор каждое управление лесного хозяйства держит в штате психолога, который получает задание выловить этих романтиков и выгнать их к чертовой матери из лесу. Потому что романтик, пан писатель, не годится даже для вырубки молодняка.
– С лесорубами по-разному бывает, – согласился комендант Корейво. – На прошлой неделе один лесоруб из лесничества Червень в белой горячке гонялся с топором за своей невестой. Три милиционера его обезвредили, а потом целую ночь он орал у нас в отделении, как будто кто-то с него шкуру сдирал. Люди в Трумейках думают, что мы бьем арестантов.
– Хуже всего в день зарплаты, – говорил Турлей дальше. – Уже с обеда толпа женщин окружает лесничество и ждет, пока конвоир привезет кассиршу из главного лесничества. Женщины боятся, что по дороге от лесничества до дома пропадет половина зарплаты. Не хочется мне верить, чтобы Луиза собралась подвергнуть себя чему-то подобному.
– Нельзя забывать и о вибрационной болезни, – сказал доктор Неглович. По-разному с этим делом бывает, но случается, что спустя какое-то время жену или невесту застают в постели с другим и тогда гоняются за женщиной с топором по полям. Городские женщины думают, что если у кого-то руки сильные оттого, что ему приходится держать трясущуюся мотопилу, то так же он силен и в корне, а это ведь не правда. Там чаще всего он бывает очень слабым.