— Иван Данилович, вы бы прилегли на сидение, ведь вы еще не совсем здоровы.
Купец посмотрел на меня отсутствующим взглядом, будто не совсем понимал, о чем я говорю.
— Ваша светлость, князь Дмитрий, вы очень добры, — наконец заговорил он. — Да за что же меня Даниловичем величаете?
Мне стало неловко. Формально с купцом мы друг другу не представлялись, я только слышал, как его назвал Мишека. Неужели плохо расслышал? Так ему и сказал.
— Батюшка мой Данила — это верно, в крещении — Даниил, — ответил купец, поглядывая на меня немного искоса. — Но вы меня, ваша светлость, как благородного по отчеству называете, в смущение привели. Не по чину мне Даниловичем называться, а есть я московский купец Иван сын Данилов.
Опять у меня ошибочка вышла. Но спасибо хоть Иван Данилов сразу все объяснил, и я перед другими не выдал себя, не показал, что таких подробностей об этом веке не знал. И вспомнился вдруг Иван Данилович Меншиков, он тоже вроде не благородным был, кажется до встречи с Петром Первым пироги продавал, а все же его Даниловичем, как благородного называли. Но он же вроде графом стал потом или князем, так что все правильно по их понятиям.
— Но спасибо, — продолжал Данилов, — я и впрямь прилягу, потому что мне опять разболеться нельзя, дел много.
Он опять замолчал, закрыл глаза, как Джуз, а я, через некоторое время, тоже последовал примеру своих спутников.
Ну, и как всегда спал так крепко, что проснулся оттого, что меня трясли за плечо. Делал это Иван Данилов, любезно приговаривая:
— Ваша светлость, князь Дмитрий, проснитесь! Мы уже в Петербурге. Проснитесь, сделайте божескую милость! Да что ж он не просыпается? Что ж с ним делать, куда везти?
Я сел, протирая глаза:
— Где мы?
— На Васильевском острове.
— На острове?
— Мы в Петербурге. Этот иноземный граф позволил нам с вами его каретой воспользоваться. Куда вас везти прикажете?
Это было очень кстати, потому что сам я в два счета заблудился бы. Поэтому принялся искать бумажку с адресом дома, где квартировал Смилянич, которую на всякий случай дал мне Юрий. Шарил и по карманам, и за голенищем сапог, наконец вспомнил, что Юрий посоветовал засунуть ее за обшлаг-отворот рукава кафтана.
— Знаю, где это, — обрадовался Данилов.
Он дал какие-то распоряжения кучеру, сел в карету, мы поехали.
— А вы, кажется, приезжий, ваша светлость? — со скромным видом, но с любопытством в глазах спросил Данилов.
Я кивнул, не хотел подробно рассказывать о себе малознакомому человеку. И так уж то и дело делал ляпы.
Но купец не настаивал. Отдохнув в дороге на мягких подушках, он выглядел бодрее и вдруг принялся показывать мне город и рассказывать о местах, по которым мы проезжали.
— Вот, изволите видеть, это — Исаакиевский мост, — говорил он, — мост через реку Неву. Мост деревянный, на плашкоутах.
С моста мы въехали на большую, но не мощеную и поросшую травой площадь. Напоминала больше луг с протоптанными по нему тропинками, чем площадь столичного города.
— Налево Адмиралтейство, — сообщил Данилов. — Вон верфи.
А я видел только валы и какие-то деревянные здания вроде складов с подъемными мостами и высоким деревянным же забором. Каменных домов почти не наблюдалось, я вспомнил, что и дом, где жил Юрий был деревянным, и дом, в котором я квартировал у поручика Майского. Каменным был дворец Бирона, где на балу он виделся с Анной Клингой.
— А вот дом — бывший Меншикова.
— Князя?
— Да, светлейшего. А теперь в нем живет Миних.
— Миних? — переспросил я, не в силах вспомнить такое имя.
— Да, фельдмаршал Миних. Хоть и немец, а предводитель наших войск против турок. — Данилов посмотрел в другое окно и показал на начатое строительство: — А это вот новый Исаакиевский собор строится.
— Собор?
— Да, новый. Старый, деревянный — вот там, — показал он на маленькую деревянную церковь впереди.
Карета объехала церковь и свернула направо, на длинную и оживленную улицу, уходившую вдаль, с деревьями по обеим сторонам её. Колеса громко застучали, нас тряско подбрасывало на сидениях, потому что аллея была вымощена бревнами, на это Данилов обратил мое внимание, как на большое благоустройство на случай дождей. Возможно, без этих бревен в дождь ездить было нельзя, но сейчас было очень тряско. Местами бревна расшатались, подымались торчком и шлепали, как клавиши на пианино.