— Невская першпектива, — продолжал экскурсию Данилов.
Перспектива? Я огляделся. Неужели это Невский проспект?!
Никогда не был там наяву, но, кажется, видел в фильмах и передачах, и представлялся мне даже в старину более солидным, что ли.
А этот… Во-первых, вдоль него тянулись длинные-длинные заборы. Изредка попадались каменные дома, но чаще всего деревянные домики и даже небольшие избушки. Больше домов было строившихся, чем уже оконченных.
— Это после пожаров все строятся, — рассказывал Данилов.
— Да ну?
Что мог я сказать. Из истории помнил, что в Москве горел Кремль, из газет — что лет сто назад в Америке горел Чикаго. Но Петербург…
— Когда я впервые приехал сюда три года назад, то почти весь город был в головешках, — рассказывал купец. — Большие пожары были. Строят теперь много.
Но главной особенностью Петербурга показалось мне не строительство. А вода, малые и большие корабли и верфи, кроме действительно огромного Адмиралтейства на площади у Исаакиевского моста. Не жилые дома и торговые заведения, а именно они привлекали внимание. Куда ни посмотри, всюду торчали паруса, мачты. Поэтому леса вокруг строящихся домов казались тоже какими-то кораблями, только сухопутными.
Стены домов и заборы были забрызганы засохшей грязью. От тесноты карет, возов и телег с дровами и сеном карета ехала все медленнее, но от этого ее трясло как будто сильнее. Теснота и давка экипажей смешивалась с шумящей толпой, которая плевала на движение и не признавала никаких дорожных правил. Чуть ли не под колесами сновали торговцы с висевшими на плече большими коробками и корзинами, вдоль домов виднелись ряды будок, ларьков под парусиновыми навесами и даже шалашей из кольев, волновалось море народа. Вся эта толпа напоминала какой-то исторический фильм, где герои приезжают на ярмарку.
Только ярмарку иностранную, потому что, к своему удивлению, я слышал почти все время иностранную речь, даже торговцы кричали чаще всего не по-русски. И, словно в голове у меня щелкнуло, он вспомнил бал, говорливую и танцующую толпу. А ведь только мы с Анной Клингой, да стоящие рядом с ней четыре-пять дам и Беренклау на том балу говорили на русском языке.
Власть в Петербурге принадлежала иноземцам. Они были полными хозяевами столицы.
Мы проехали по берегу Фонтанной, как сказал Данилов, мимо Летнего сада. Старательный гид сообщил, что там великолепные фонтаны, статуи и гроты, и почтительно и понизив голос добавил, что по ту сторону сада, на берегу Невы, стоит дворец ее императорского величества Анны Иоанновны с цельными зеркальными окнами, чудо что такое! Я смотрел в окно, но не видел ничего впечатляющего.
Зато мне понравился Царицын луг. На самом деле это был не луг, а симпатичный сад, засаженный красивыми деревьями с разбитыми между ними клумбами и цветущими кустами.
— За Царицыным лугом устроены канал и широкий бассейн. Это место называется Па-де-Кале, понимаете? Вот начинается Греческая улица…
Данилов неожиданно замолчал и быстрым взглядом, не поворачивая головы, посмотрел по сторонам.
— И что тут, на Греческой улице? — рассеянно указал я ему на какой-то дом.
— А тут живет принцесса Елисавета, дщерь Петрова, — почти шепотом ответил купец.
Я живо вспомнил разные фильмы и решил хоть раз показать себя информированным человеком:
— Вот если бы она правила, так настоящее правление было бы.
Хотел сказать еще что-то, но выражение даже не лица, а глаз Данилова меня смутило. Так смотрят, если хотят сказать: «Это, конечно, так, но говорить об этом громко и в открытую не рекомендуется».
Поэтому я замолчал, только остановился подольше глазами на доме, где жила дочь Петра Великого. Дом казался безлюдным, но ведь через какое-то время та, что здесь обитает, будет держать в своих руках державу и скипетр своего отца. Здесь, сейчас никто этого еще не знает, но каждое русское сердце может сочувствовать ей, а многие могут с досадой думать: «Неужели она так и примирится со своим униженным положением?»
А Данилов торопливо указывал мне на дом Густава Бирона, брата всесветлейшего герцога.
«Это тот, у кого был бал, — подумал я. — Или не тот?»
Скоро мы уже были на месте. Но когда я протянул бумаги Смиляничу, он отрицательно покачал головой:
— Отдашь герцогу сам. Он посмотрит и на бумаги, и на тебя. Язык особо не распускай, но и не бойся. Герцог сейчас не слишком уверен в себе. Государыне часто неможется, она не вечна, а герцог в открытой вражде с Анною Леопольдовною и ее мужем, а также Андреем Ивановичем.