— Опять побирушка, — громко и сердито сказал кто-то во дворе. — Якимка, почему у тебя по двору всякие людишки шастают?
— Какие-такие людишки, господин офицер? Вот барин приехал…
— Не о барине речь. То старая карга бродила, теперь вон, видишь?
— Вижу, — ответил Якимка уже не таким покорным тоном. — Так это же инвалид-солдатик, как же его гнать?
Я приподнялся. Действительно, в воротах стоял однорукий нищий, одетый в рваные остатки форменной одежды. Он опирался на что-то вроде костыля и растерянно оглядывался. Похоже было, что и видит он плохо.
— Добрые люди, дайте водицы испить, — донесся до меня его молодой голос. Надо же, что война с людьми делает, возможно, это парень моего возраста!
— Столько болот вокруг, а не напился, — процедил сердитый голос.
Я, наконец, увидел, кто говорит. Красивый и статный молодой человек лет двадцати пяти в расстегнутом мундире и с красным явно не от загара лицом. Якимка искоса взглянул на него и негромко сказал:
— Марфушка, отнеси воды убогому.
Девочка схватила берестяной ковшик и побежала в угол двора, где виднелся колодезный сруб из бревен.
— Нищих не велено в Петербург пускать, — продолжал сердитый офицер. — Указ был, разве не знаешь?
— Так ведь здесь еще не Петербург, — еле слышно пробормотал Якимка, но у офицера оказался тонкий слух:
— Не Петербург, говоришь? Ну что же, тогда угостим убогого. Эй, девчонка, дай-ка ковш.
Марфушка посмотрела на Якимку, тот еле заметно пожал плечами, и девочка протянула ковшик с водой офицеру.
— Угостим, угостим на славу, так что язык проглотит… — Повторяя эти слова, он взял щепоть земли и кинул в воду, а затем еще и плюнул туда.
Я почувствовал, как лицо мое вспыхнуло от гнева. Якимка с хмурым видом опустил голову, Марфушка испуганно теребила подол юбки.
— Послушай, Беренклау, это не смешно, — сказал кто-то у меня за спиной.
— Да мне-то что, смешно вам или нет. Эй, ты! — крикнул офицер инвалиду. — Иди сюда, дам тебе воды!
И он сделал несколько шагов к воротам, а инвалид заковылял к нему.
— Иди, иди, напьешься, голубчик, — сказал Беренклау и вдруг громко расхохотался.
Пока негодяй говорил и делал свои гадости, я еще сдерживался, надеясь, что он пошутит, но не до конца. Но этот смех хлестнул меня, словно кнутом. Я кинулся к Беренклау и попытался выбить у него из рук загаженный ковшик. Но он увернулся, и тогда пришлось схватить его в охапку. Несколько мгновений между нами происходила молчаливая борьба, Беренклау, кряхтя и тяжело дыша, безуспешно старался вырваться. Ковшик упал на землю, и только тогда я отпустил офицера. С трудом переводя дыхание, он яростно смотрел на меня в упор:
— Сударь… за такие поступки… только поединком… Вы имеете дело не с подлым народом… — И потянул из ножен свою шпагу.
Вид у него был очень разъяренный, шпага блестела на солнце и выглядела настоящей и очень острой. А когда он, злобно фыркая, проделал ею солидную дырку в моих штанах, чувствительно зацепив кожу, у меня в первый раз возникли сомнения, что тут снимается фильм.
Я отступил на несколько шагов, вспоминая, а есть ли шпага у меня. Если ехал служить, то должна быть. Но на мне ее нет. С другой стороны, служить я могу и не военным, а, скажем, в тех же канцеляриях, о которых недавно шел разговор. Конец моим сомнениям положил Николка, который подал мне ножны со шпагой.
Но теперь начиналось самое неприятное. Без шпаги драться со мной было невозможно, а со шпагой Беренклау мог заколоть или зарезать меня, как поросенка. Конечно, оставалась слабая надежда, что все это лишь хорошая актерская игра. И все-таки я вовремя вспомнил где-то не то слышанную, не то читаную фразу: очень важно принять уверенную позу, пусть противник думает, что его не слишком-то и боятся. И я выставил шпагу перед собой и даже выпятил грудь, как петух. Это меня и спасло!
— Эге, господин офицер, да вы подлостями занимаетесь! — громко сказал все тот же знакомый мне голос. Перед негодяем стоял Юрий Смилянич, сверкая недобрым взглядом. — Ты, мил-человек, на турецкой руку потерял? — спросил он инвалида.
— На турецкой, под Азовом, — ответил тот.
— Эй, девчонка, отнеси убогому воды, только ковш возьми другой. Хозяин, дай ему калач и мяса, да чарку вина, пусть присядет и поест.
— Вы распоряжаетесь, как у себя дома, — ледяным тоном сказал мерзавец Беренклау Смиляничу.
— Приходится, ведь вы не только хотели обидеть солдата, но и грозили моему другу, когда он пытался удержать вас от позорного поступка.