Вернулся доктор в поликлинику, поднялся по лестнице на второй этаж. В первый раз он очутился в квартире прекрасной Брыгиды, но осматриваться было некогда. В спальне лежала в постели молодая докторша?ветеринар, бледная и без чувств. На ночном столике стояло прислоненное к вазочке незапечатанное прощальное письмо без адреса. Его нашла пани Хеня и хотела прочитать, но доктор почти вырвал его у нее из рук, пробежал его глазами, убедился, что написано оно было полтора часа назад, потому что не только дата, но и время было на нем указано. Брыгида приняла две упаковки реланиума, в общей сложности сорок таблеток, и шанс на ее спасение казался реальным. Тогда доктор спрятал письмо Брыгиды в карман и велел Хене, чтобы она принесла из поликлиники комплект для реанимации и зонд для промывания желудка и чтобы она позвонила в Барты, вызвала «скорую помощь».
Две машины «скорой помощи» из Барт были заняты на серьезном дорожном происшествии, скоро приехать не обещали, тем более что возле самоубийцы уже сидел врачи тут же была поликлиника. Неглович ввел Брыгиде зонд для промывания желудка и как следует его прополоскал. Потом ему не оставалось ничего другого, как сидеть возле больной и ждать «скорую помощь». Расстроенную пани Хеню он отослал домой, чтобы она покормила своих детей и ребенка пани Брыгиды, закрыл двери на ключ, потому что любопытные уже собирались возле дома. Телефонистка, которая соединяла пани Хеню со «Скорой помощью», успела передать новость о ветеринарше всем Трумейкам.
Какое-то время доктор сидел в кресле возле дивана и держал Брыгиду за запястье, приготовив все для очередного укола и даже принесенную из поликлиники капельницу. Но Брыгида, хоть и не приходила в себя, не производила на него впечатления умирающей. Он отпустил ее безвольную руку, только теперь повесил свою куртку и шапку на вешалку в коридоре и мимоходом осмотрелся в квартире. Она состояла из двух комнат и кухни, мебель была дорогая, ковры на полу ценные, диваны и кресла необычайно мягкие — все говорило о зажиточности. В первой комнате у Брыгиды был цветной телевизор, большая библиотека, мягко застланные лавки и камин из красного клинкерного кирпича. В спальне, кроме дивана, стояли детская кроватка, большой шкаф с тремя зеркалами, старинный дамский туалетный столик — прекрасный антиквариат; дорогой стереофонический радиоприемник, кресло?кровать, полочка с мелочами и несколькими книжками. Эта полочка стояла возле кресла, в котором устроился доктор, присматривая за Брыгидой. И ему сразу бросилась в глаза «Критика чистого разума», которую когда-то, случайно встретившись с Брыгидой в книжном магазине, он посоветовал ей купить. Негловичу стало интересно, заглянула ли прекрасная Брыгида хоть раз в эту книгу, старалась ли вникнуть в ее содержание и какой след оставила на полях, как он сам привык это делать? Из книги выпал засушенный цветок — доктор тут же его узнал. Это был цветок пурпурного вьюна, который вился вокруг столбиков его крыльца. Что этот цветок был сорван с какого-нибудь из столбиков — в этом сомнения не было, потому что во всей округе ни у кого таких цветов не было. И он даже вспомнил момент, когда Брыгида сорвала этот цветок и унесла с собой. Это было года полтора тому назад, летом. Ну да, это об одном из своих волкодавов позаботился Неглович, потому что у того нагноилась лапа, и доктор попросил Брыгиду о врачебной помощи. У Брыгиды была уже заметна беременность, и она, похоже, хотела как-то объяснить этот факт, но он все не позволял ей это сделать. Они разговаривали на крыльце, тогда она и сорвала этот цветок и, видимо, унесла с собой…
На полочке доктор заметил и свой старый вишневый портсигар, который он когда-то по рассеянности оставил в поликлинике, а также оправленную в обложку от удостоверения личности фотографию — Брыгиду и себя самого, стоящих возле поликлиники у машины доктора. У Брыгиды было смеющееся лицо, доктор положил руку на ее плечо. Снимок сделал фотограф из Трумеек, который тогда лечился у доктора от чирьев.
Брыгида все еще была без сознания. Ее черные густые волосы выглядели на белой подушке, как пятно разлившейся туши. Лицо казалось белее, чем подушка. Черные ресницы тенью лежали на щеках, маленькие губы были синими, тонкие брови, как две острые шпаги, целились в основание маленького носа. Обнаженные для осмотра груди с бледно?розовыми сосками поднимались от замедленного и ровного дыхания.
Сидел доктор возле Брыгиды и смотрел на нее в задумчивости, а когда ранние осенние сумерки заглянули в комнату, он зажег лампу возле дивана. Золотистый блеск разлился по щекам Брыгиды, по ее шее, несколькими желтыми пятнышками задержался на скулах и выпуклостях груди. Сейчас она была самое большее хорошенькой, но в самом деле она отличалась большой красотой. Достаточно было, чтобы она открыла глаза — огромные, чуточку словно бы бездумные, полные печали и преданности глаза телки, как ее люди называли, — и ее лицо тут же обрело бы всю свою красу.
Он взял Брыгиду за запястье и, глядя на часы, считал удары сердца. Вдруг до него дошло, что она уже пришла в сознание и открыла глаза.
— Это не было разумно, — сказал он, прикрывая одеялом ее обнаженную грудь. — Не обижайся, Брыгида, но это было глупо.
Она хотела ему что-то сказать, пошевелила головой, но трубка в горле заставила ее молчать.
Он вынул из кармана прощальное письмо, принес к кровати хрустальную пепельницу. Чиркнул газовой зажигалкой и, держа письмо за один уголок, сжег его на ее глазах, растерев в пепельнице черные клочья бумаги.
— Ты скоро поправишься, — сказал он Брыгиде. — Это не была смертельная доза, и ты прекрасно об этом знаешь. Но могло кончиться очень плохо, и об этом тоже надо было подумать. Полежишь в больнице, твоим ребенком займется Макухова, потому что у пани Хени и так много забот со своими.