— О? — удивился молодой врач. — Вы тоже верите в Клобука?
— Не знаю, — вздохнул Неглович. — Я очень давно здесь живу, пане коллега, если это вам что-то объяснит.
— Понимаю, — отрезал тот, глянув на часы.
Он торопился в обратный путь. В лечебнице было несколько сот больных, а на дежурстве только четверо врачей.
Гертруда переодела спящую Юстыну в чистую пижаму доктора, и в таком виде ее вынесли к машине.
— Я любил ее, — сказал Неглович, прощаясь с молодым психиатром, но он, похоже, не слышал этого. В мыслях он уже был в лечебнице.
Гертруда Макух рассматривала в салоне обрез Дымитра, как мертвое чудовище.
— И что она хотела с этим сделать, Янек? — спросила она.
— Ничего. Она принесла мне его, чтобы я отдал коменданту Корейво, — сказал он и поручил Гертруде пойти в усадьбу Юстыны, подоить корову и накормить кур.
На полдороге на работу, в Трумейки, он вдруг осознал, что с ним произошло нечто страшное и такое же неотвратимое, как смерть. Он подумал, что все, что живет на свете, должно страхом и страданиями платить за свое существование, страсти, минуты счастья.
Вечером он широко открыл двери на террасу и, вслушиваясь в монотонный шум дождя, который шел уже несколько дней, смотрел в туманную тьму. Он дышал сырым запахом близкого озера и чувствовал, как его наполняет боль. Все прекрасное словно было уже у него позади, на расстоянии вытянутой руки находились стена темноты и шелестящего дождя, пустота, страх, беспокойство снов. Страдание Юстыны обернулось золотистой птицей с коралловым гребешком, он не мог помочь ей, как невозможно проникнуть в чужие сны, привести в порядок их сюжеты, установить последовательность, дописать окончания. Он не мог протянуть к ней руку помощи, так как нельзя войти в чужой сон, самое большее — его можно прервать поцелуем. Золотистая птица, похоже, должна была быть настоящей. Он чувствовал ее присутствие там, в дождливой тьме у озера.
О гордости, унижении и автомобиле, который приносил счастье
О происшествии с Юстыной Васильчук недолго говорили в деревне. Она всегда казалась людям не такой, как все, и немного странной, особенно после смерти мужа, который утонул в проруби. Она избегала разговоров, мужских приставаний, жила одиноко, не интересуясь ничем и никем. Ничего не было удивительного в том, что ее разум помутился, что ее увезли в лечебницу из дома доктора; ведь где, как не у доктора, можно искать помощи в таких делах. Корову, птицу, пашню и луг Юстыны взяла в аренду живущая по соседству Зофья Видлонг, жена лесника. Братья Дымитра заколотили досками окна дома, на дверях повесили большие замки, ведь дом нельзя было продать без решения суда, а суд велел ждать результатов длительного лечения Юстыны. Деньги за корову и птицу, за аренду пашни и луга братья Дымитра положили на сберегательную книжку своей невестки и сообщили Негловичу, что если Юстына поправится, то они и тогда не позволят ей вернуться в Скиролавки, а заберут ее к себе, найдут ей работу в столовой на шахте. «Слишком уж она близко приняла к сердцу смерть Дымитра и потому заболела», — говорили они и между собой, и людям, что всем казалось правильным и правдивым.
Минимум раз в неделю до конца ноября и до середины декабря доктор Неглович ездил на своей машине в отдаленную лечебницу, где лежала Юстына, разговаривал с врачами, сидел возле ее постели. Возвращался он угнетенный и мрачный. Это очень огорчало Гертруду Макух, и она строила разные домыслы на этот счет, а кому, как не прекрасной Брыгиде, она могла их поверить? Обе сидели в мягких креслах в доме Брыгиды, пили чай и разговаривали о докторе.
— Он любил эту Юстыну и все еще любит, — вслух размышляла прекрасная Брыгида. — И именно в этом заключается секрет, что он не может полюбить меня.
Гертруда придерживалась другого мнения:
— Если бы он ее любил, я бы первая об этом знала, потому что он от меня ничего не скрывает. Он ездит к ней в больницу и возвращается печальный, потому что ему жалко Юстыну. У него доброе сердце, он не мстительный. Ты должна знать, Брыгида, что Юстына приходила, чтобы его убить.
— Боже милостивый! В самом деле? — встревожилась Брыгида и испуганно прижала руки к груди. — Ты ведь не знаешь этого наверняка? За что бы ей его убивать? Он ведь ее ничем не обидел?
— Мне не надо долго объяснять, — упиралась Макухова. — Обрез я видела на столе. И скажу тебе, что она хотела его убить из ревности к тебе. Когда у меня был твой ребенок, она два раза ко мне заходила и спрашивала о нем, откуда я его взяла и чей он. Я ей сказала правду: доктора.
— Это вовсе не доктора Негловича ребенок, — рассердилась Брыгида. При таких словах Гертруда делала обиженное лицо и вставала с кресла, чтобы уйти от Брыгиды, которая должна была просить у нее прощения и горячо уговаривать, чтобы она снова села.
— Юстына умом тронулась, и конец, — твердила Гертруда, уже не возвращаясь к опасной теме. — Только Янека жаль, что он так из-за этого переживает и все время мрачный.
— Все время мрачный… — повторяла ее слова прекрасная Брыгида и начинала тихонько плакать.
— Слушай, что я тебе скажу, Брыгида. Сейчас твое место — возле него, а не тут, в Трумейках. Потому что место женщины — при мужчине не только тогда, когда ему хорошо, но и тогда, когда ему плохо.
— Что же мне делать, Гертруда? Что мне надо сделать? — горевала Брыгида. — Я почти каждый день его здесь вижу, а он мне едва «день добрый» буркнет.
— Эх вы, теперешние женщины, — презрительно изгибала губы Макухова. — Зад у тебя, как у двухлетней кобылицы, а ноги, как у лани. А титьки? Чего твоим титькам не хватает? Не знаешь, как до мужчины добраться? Ведь он сейчас беспомощный и безоружный, как малое дитя. Только обнять его и приголубить, чтобы он мог у тебя выплакаться и тебе пожаловаться. Если хочешь, когда его дома не будет, я приведу тебя в его спальню и ты залезешь к нему в кровать. Приведу тебя, как к старому хряку.