- Настоящий человек, Зигфрид, - говорил Арон Земба далее, - должен помнить не только о времени прошедшем, но и о времени, давно прошедшем. Мы должны уважать наши особенности, которые называются тождественностью. Знаю, что в июле каждого года к вам приезжает Бруно Кривка и учит, как улыбаться только половиной лица, а половиной лица кривиться, чтобы никто не думал, что вы всем довольны, но никто и не считал, что вы недовольны. Но не говорит вам Кривка, которой половиной лица надо улыбаться, а которой кривиться. А вот если ты отремонтируешь мой мотоцикл, Зигфрид, то я открою тебе, которой половиной лица надо кривиться. Угнетали нас готы, викинги и мальтийские рыцари, а ты сейчас, как я слышал, делаешь прекрасный кленовый лист для чужого человека. Брось эту работу и возьмись за ремонт моего мотоцикла. Если ты оторвешься от сообщества, скатишься к соблазнам, то тождественность свою утратишь, а это то же самое, как если бы ты душу дьяволу продал.
Быстрее стали удары кузнечного молота, и Арон Земба, осыпанный красно-золотыми искрами, аж за порог кузницы отступил, чтобы кожух ему не припалило.
- Ты, похоже, не веришь, Зигфрид, в то, что сто пятьдесят лет тому назад написал о бартах учитель Герман Ковалик, мол, барты у него коней с пастбища украли. Сделали это цыгане, никто иной, кроме цыган. Исчезнувший наш народ терпел много обид от тех и этих, поэтому мы должны держаться вместе и ремонтировать друг другу испорченные мотоциклы. Это ведь неправда, что мы были с теми, кто нас потом взял в чужую армию, потому что никогда мы не были ни с теми, ни с другими, а всегда хотели быть только бартами или баудами, и никем больше.
Кузнец Зигфрид Малявка перестал бить молотом в раскаленное железо на наковальне. Лист клена был уже готов и имел прекрасную форму. Выпрямился Малявка, отер пот со лба и глянул на Арона Зембу, на его большую черную бороду, такую же, как носил Бруно Кривка. Увидел он, что Земба улыбается ему правой половиной лица, а левую кривит немилосердно, будто бы издевается над ним. И такая его злость на Зембу охватила, что поднял он вверх свой кузнецкий молот, чтобы им Зембу ударить, но тот, сориентировавшись в его намерении, удрал из кузницы, забрал свой мотоцикл и повел к лесорубу Ярошу, который ему быстро его отремонтировал. А Зигфрид Малявка вспомнил то, что ему рассказывал отец. Спросили когда-то бартов и баудов, за кого они, и они ответили, что ни за кого. "Мы - Никто", - повторял потом князь Ройсс из Трумеек, мальтийский рыцарь. Поэтому Зигфрид Малявка пять лет воевал, пять лет просидел в плену, а когда вернулся в Скиролавки, не нашел ни следа, ни могилы, ни вести о своей жене и троих детях.
Пожаловался Арон Земба людям на кузнеца. С тех пор пошли между людьми две поговорки. "Молчит, как кузнец Малявка". "Пришел по делу, как Земба с мотоциклом".
Над приключением Арона Зембы часто смеялись Антони Пасемко и солтыс Ионаш Вонтрух, люди очень разные по возрасту и характеру. Встречались они друг с другом и долго разговаривали. Обоих неустанно мучил вопрос: правда ли, что землей правит сатана?
О стае ворон, разных болезнях
и великой тайне, которая открылась панне Юзе
В Скиролавки прилетела большая стая ворон. Сначала они обсели развороченный стог соломы, который у леса на поле старого Крыщака уже год стоял без пользы. Потом разлетелись по заснеженным полям, время от времени присаживаясь на ветвях одиноких груш на межах или на затвердевших от мороза комьях земли, которые ветер кое-где обнажил из-под снега. Большие, тяжелые птицы с лоснящимися, как сажа, крыльями и хищными клювами наполняли зимнюю тишину жалобным карканьем. Небольшая их стайка, пронзительно каркая, долго кружила над крытой шифером крышей художника Порваша, а потом уселась на лугу возле дома писателя Любиньского. Что они там искали, неизвестно, но довольно долго они кричали в голых ветвях старого вишневого сада, пока Любиньски не вышел на террасу и не выстрелил в них два раза из своей английской двустволки. Ни одной вороны он не убил, они, вспугнутые, только перелетели к школе, а потом ближе к магазину и рыбацким сараям, где нашли пропитание выброшенные на лед рыбьи потроха. Вечером они исчезли, а утром их видели в четырнадцати километрах дальше, на полях возле городка Барты. В Скиролавках осталась только пара старых ворон, у которых было гнездо на краю леса, на высокой, до самого неба, сосне. И летом, и зимой они кружили высоко над крышами домов, пронзительно перекликаясь и высматривая падаль. Но к этим двум птицам люди уже привыкли, потому что они жили на той сосне с незапамятных времен.
Вместе с воронами в деревеньку прилетели новые печали. Плотник Севрук вдруг объявил перед магазином, что принял окончательное и бесповоротное решение: утопиться, потому что он не в силах вынести тяжести долгов, которые на нем висят и время от времени появляются на глаза в образе судебного исполнителя. Когда и где он совершит задуманное, плотник Севрук еще не сообщил, потому что сам не знал, но наверняка это должно было произойти может, завтра или послезавтра, если завтра или послезавтра ему снова пообещали появление исполнителя. Доброжелательные люди советовали Севруку, что лучше выбрать смерть через повешение, потому что лед на озере был уже толщиной в мужскую ладонь, но плотник Севрук стоял на своем и наконец заявил, что, раз уж он имеет троих подрастающих сыновей, то они могут для него сделать хотя бы такую малость, как прорубить лед в том месте, где он будет топиться. Этот вопрос обсуждался долго и подробно, а поскольку у Севрука, ясное дело, не было при себе ни гроша, собеседники и советчики часто бегали в магазин за дешевым вином. Поэтому, хоть совещание началось в двенадцать дня, в три плотник Севрук вернулся домой совершенно пьяным.
В это самое время в деревне появился инструктор сельскохозяйственного отдела, молодой человек по фамилии Ружичка, и первым делом навестил хозяйство Кондека, а потом Шульца, Слодовика и Крыщака. Днем раньше Ружичку вызвал к себе начальник гминного управления в Трумейках, магистр, инженер Станислав Гвязда, тридцати трех лет, хилого телосложения, но, как утверждали в воеводстве, большого политического ума.
- В марте, а самое позднее - в апреле, - сказал Ружичке начальник, пройдут выборы солтысов. (Старост. - Прим. пер.) В Скиролавках двенадцать лет солтысом Ионаш Вонтрух, который, как известно, верит, что земле правит Сатана. Считаю это ошибкой, которую я унаследовал от своих предшественников. Не будет в моей гмине солтысом такой человек. Я слышал, что его кандидатуру собирается поддерживать доктор Неглович, но знаю и то, что в Скиролавках есть много таких, которые недовольны правлением Вонтруха. Поезжайте в Скиролавки, коллега Ружичка, и поговорите с людьми, пусть они назовут другого кандидата.
Начальник Гвязда говорил так, потому что не любил доктора. Дошли до него в свое время слухи, что его жена, Ядвига Гвязда, вместо того, чтобы навещать своих родителей, будто бы к доктору в Скиролавки на ночь, а часто на ночь и день и еще на одну ночь ездила и будто бы там по своей привычке высоко толстые ляжки задирала. Но не это задевало начальника. Как каждый замухрышка, он котел женщину большую, широкую, такую себе и взял, и завел с ней двоих детей, сына и крупную дочку. Эта Ядвига была огромного роста и мощного телосложения, головы на две выше начальника. Когда-то он любил полеживать между ее задранными ляжками, как в колыбельке, таким манером она даже могла его укачать, когда он сильно уставал на работе. Но со временем, чувствуя свое физическое превосходство над ним, она начала бить его по морде за что попало, и это при детях. Три года назад он высмотрел себе в Трумейках молоденькую девчушку; мелкую служащую по имени Марылька - маленькую, худенькую, с вечным насморком, с ляжками тощими, как у лягушонка и получал с ней большое наслаждение, выбираясь на разные совещания в отель в воеводском городе. Никто его за роман с этой Марылькой не осуждал, потому что каждый, у кого были глаза, даже снисходительного взгляда на нее не бросил, такое это было недоразвитое, недокормленное существо и вдобавок ко всему - с вечным насморком. Но ему все в ней нравилось: кривые и хилые ножки, такие же тонкие в бедрах, как и в лодыжках, торчащие лопатки на слегка сгорбленной спине, сосульки редких выцветших волос, грудки, маленькие и бледные, как ломтики лимона, нижнее место с руном таким обильным и богатым, будто бы природа дала ей там с избытком то, на что поскупилась на голове. Начальник Гвязда часто думал о панне Марыльке и об удовольствии, которое он получал, кладя свою жесткую мужскую ладонь на это руно, жесткое, но богатое, а она говорила ему в это время, шмыгая носом: "Ах, Стась, какой же ты свинтус". Вообще-то он встречался с ней и одарял ее ласками редко, потому что был предусмотрителен и осторожен, как лис. Иногда, расхаживая по Трумейкам, он мечтал, что он могущественный король, который мог бы Марыльку поселить в каком-нибудь замке, окружить верными стражами и навещать два раза в неделю в маске, закрывающей лицо. А поскольку он действительно был начальником, то удалось ему устроить Марыльку на должность в гминном кооперативе в Бартах, снял ей комнатку, но даже туда к ней никогда не ездил лично, только записочку слал перед каждой встречей, потому что боялся своей жены. И даже был рад, что Ядвига время от времени выезжает к родителям, и, было дело, носил в сердце тихую благодарность к доктору Негловичу. Недолго, правда, потому что Ядвига после таких визитов еще больше заносилась и еще чаще его била, и при детях тоже. И поэтому начальник Гвязда не любил доктора и не хотел, чтобы солтысом стал его кандидат, Ионаш Вонтрух. Другое дело, что Ионаш Вонтрух действительно верил во власть Сатаны, что могло пробуждать сомнения, нужно ли доверять такой особе власть даже в такой отдаленной деревушке, как Скиролавки.