В Праге Осипу не доводилось бывать, поэтому, сойдя с поезда, он, как и всегда, когда попадал в незнакомый город, взял извозчика. Ехать ему нужно было на Гибернскую, 7, где, по справкам, наведенным еще в Лейпциге, находился так называемый Народный дом: здесь-то и помещался — легально, совершенно открыто — исполком партии. Снега не было, но крепко подморозило, лошадь то и дело оскальзывалась на ледяном насте брусчатой мостовой — пешком, право, быстрей вышло бы. У трехэтажного массивного здания извозчик остановился. По фасаду шли огромные буквы: «Lidovj dum» — Народный дом, как нетрудно было понять, и «Pravo Lidu» — название социал-демократической газеты. Кабинет Антонина Немеца был на втором этаже, туда вела широкая, нарядная, с жарко начищенными медными поручнями лестница.
Как ни удивительно, Немец тотчас узнал Осипа.
— Рад вас видеть, товарищ… Фрейтаг, я не ошибаюсь? — сказал он, едва Осип переступил порог. — Здравствуйте, здравствуйте. Какими судьбами? Наша Прага настолько в стороне от главных европейских дорог — наверняка вас привело дело…
— Да, вы правы, — сказал Осип, отдав в душе должное и редкой памятливости хозяина просторного, хотя и скромно обставленного кабинета, и тому, что тот сразу перевел разговор на деловую ногу. — Я привез письмо Ленина.
Пока Антонин Немец читал письмо, Осип в упор разглядывал его. Сегодня он показался Осипу моложе, чем тогда, в Париже: его определенно молодит улыбка, та дружеская, приветливая улыбка, с которой он встретил Осипа. Тем временем доктор Немец уже прочел письмо и, сложив его пополам и еще пополам, положил в свой бумажник, который тут же вновь спрятал в боковой карман сюртука, — Осип с удовлетворением отметил эту в общем-то совсем не лишнюю меру предосторожности, коль скоро речь идет о деле конспиративном. Но дальше пошли некоторые странности. Антонин Немец никак не выразил своего отношения к письму — ни словом, ни взглядом, ни жестом; словно бы, припрятав письмо от чужих глаз, счел тем самым исчерпанным все дело.
Нет, Осип вовсе не рассчитывал на то, что просьба Ленина непременно и в тот же миг будет исполнена; он вполне отдавал себе отчет, сколь непросто даже и в Праге обеспечить безопасность русской конференции, — руководитель чешских социал-демократов, разумеется, должен многое взвесить, прежде чем дать тот или иной ответ. Осип ждал разговора по существу, пусть трудного разговора, и был готов не только ответить на все вопросы, какие могли возникнуть, но кое-что и еще прибавить — с тем, чтобы этот пожилой чех совершенно проникся необходимостью помочь своим русским коллегам, которые, увы, лишены возможности собраться у себя на родине. Но чтобы такой разговор завязался, нужно по крайней мере было начать его, и сделать это должен был, понятно, не Осип, а тот, в чьей помощи была такая великая нужда. Меж тем лицо Немеца даже и минуту спустя — ту минуту, в течение которой они, не отводя глаз, смотрели друг на друга, — ничего определенного не выражало; вернее всего сказать, оно было непроницаемым, Осип, пожалуй, впервые в своей жизни осознал истинное значение этого слова.
Но вот Немец заговорил. Впрочем, было бы куда лучше, продолжай он молчать, потому как заговорил он о совершенно постороннем, и Осип имел все основания усмотреть в этом нежелание вести какой бы то ни было деловой разговор.
— Вы приехали карлсбадским? — почему-то спросил он.
— Да, карлсбадским, — машинально ответил Осип.
— В таком случае, — взглянув на часы, стоявшие в углу кабинета, сказал Немец, — вы едва ли успели позавтракать. Я тоже голоден. Здесь на первом этаже изрядный ресторанчик, всегда свежее пиво, сосиски. Давайте спустимся.
Осип с трудом удержал себя, чтобы не сказать — пустое, я ничуть не голоден и уж во всяком случае совсем не для того я приехал сюда, чтобы вместе с вами запить чудесные ваши сосиски не менее чудесным вашим пивом.
— Спасибо, с большим удовольствием, — сказал Осип, не теряя надежды на то, что разговор у них все же произойдет, после этого завтрака хотя бы. И был прав…
— Там, за пивом, и о делах поговорим, — сказал Немец.
— Хорошо, — кивнул Осип с таким видом, точно иного и не мыслил себе.
— Я бы хотел, — сказал Немец, — чтобы в нашем разговоре приняли участие еще два человека, только два… вы не возражаете?
— Да, конечно, — сказал Осип. — Если без этого нельзя обойтись…
— В этих людях я уверен, как в себе, — суховато заметил Немец и сразу же позвонил кому-то по телефону.
В ресторане, куда они спустились через минуту, в отдельной комнате с одним-единствеиным столиком, их уже ждали два товарища — без сомнения, те самые, которых пригласил Немец. То были — Немец тотчас представил их Осипу — Иоахим Гавлена, секретарь исполкома партии, и редактор газеты «Право лиду» Эмануэль Шкатула. Когда сели за стол, Антонин Немец прежде всего поставил своих коллег в известность о просьбе русских товарищей (сделал он это на немецком языке: верно, чтобы Осип тоже понимал, о чем идет речь); затем сказал, что он, Антонин Немец, не находит для себя возможным единолично решать этот вопрос, но и выносить его на обсуждение исполкома крайне нежелательно, ибо русские настаивают на полной секретности, лишь мы трое, таким образом, посвящены в их тайну… каков же наш с вами ответ будет, друзья? Возникла пауза, смысл которой разъяснился лишь после того, как Гавлена спросил у Немеца: