Получив департаментскую шифровку, поначалу Модль решил не тратить больше времени на Таршиса. В конце концов, к чему это ему? Не нуждаетесь в наших услугах — что ж, поступайте как знаете, господа! Но затем, поостынув, подумал: а что если попытаться все же? Всяко ведь бывает: вдруг Таршиса потянет, после одиночки-то, на признания? Право, грех не использовать этот, пусть единственный, шанс. Уже не о том даже думал он, что — если повезет — удастся доказать этим выскочкам из департамента полиции, пренебрегающим услугами лучших своих сотрудников, что и он, Модль, тоже не лыком шит; да, определенно не о том. Куда больше его заботили интересы сыска здесь, в Вильне. В руках Таршиса, в этом Модль не сомневался, концы нитей искровской организации, бесспорно наиболее злокозненной части виленского подполья. Обидно отправлять его в Киев, ни о чем существенном не дознавшись; да нет, не в обиде дело — какое-то время опять придется блуждать в потемках, вот что худо! С ума сойти, столько времени, целых два месяца, идти по следу — и все впустую! Да ведает ли господин Ратаев, что одним бездумным росчерком своего пера свел на нет такой огромный труд?
Модль в упор разглядывал Щуплого. Итак, первая попытка — добром получить нужные сведения — ни к чему не привела. Что ж, решил Модль, не вышло лаской — попробуем таской; в фигуральном, понятно, смысле: побои претили Модлю, он крайне редко прибегал к ним.
— Вот что, Таршис, — с жесткими интонациями в голосе сказал он, прервав затянувшуюся паузу. — Мне надоело с вами в прятки играть. Или вы сейчас же выложите все как есть, или… Надеюсь, вы меня понимаете?
— О пан ротмистр! Я ничего так не хочу, клянусь жизнью, как понять вас…
— Нет, вы отлично все понимаете!
— Нет, пан ротмистр. Клянусь жизнью, я не знаю, что вы от меня хотите.
Модль понял: так можно препираться до второго пришествия. Придется идти напропалую, что называется, ва-банк. Боязнь тоже, впрочем, была, и немалая: а ну как выложенные тобою козыри не слишком сильными окажутся? Но и выхода иного ведь нет…
— Очень немногого я хочу, — сказал он. — Вы должны лишь подтвердить то, что мне и без вас известно. Рогут, Соломон Рогут — что вы знаете об этом человеке?
— Ничего, пан ротмистр. Я впервые слышу это имя.
— Неправда, Таршис! Вы потому хотя бы не можете не знать Рогута, что он живет в Вилькомире, на вашей родине. Есть еще одно обстоятельство, изобличающее вас во лжи: Рогут повесился в ковенской тюрьме, Вилькомир по сей день бурлит — могли ли вы ничего не слышать о случившемся?
— Нет, пан ротмистр, я очень сожалею, но я правда ничего не знаю.
— Хорошо, пойдем дальше. Сергей Ежов, он же Цедербаум, он же Ступель — этот-то человек, надеюсь, вам известен?
— Пан ротмистр может мне поверить: я и этого человека не знаю.
— Не торопитесь с ответом. Интересно, что вы станете говорить, когда я устрою вам встречу с ним!
— Я буду только рад этому, пан ротмистр. Вы тогда сами увидите, что мы незнакомы.
— Едва ли вас порадует эта встреча. Особенно если учесть, что она произойдет в Петропавловской крепости, где в настоящее время содержится ваш Ежов.
— Пану ротмистру, я вижу, очень нравится мучить меня!
Продолжать допрос не имело уже ни малейшего смысла. Щуплый явно не дозрел еще до признаний. Сегодня, во всяком случае, из него ничего не выжмешь. И все-таки Модль задал еще один вопрос — скорей всего по инерции:
— Вы бывали в деревне Смыкуцы? Это недалеко от Юрбурга…
— Нет, не бывал.
— Я подозреваю, что если я спрошу — бывали ли вы в Ковне или Вильне, то также получу отрицательный ответ.
— Отчего же, пан ротмистр? В Ковне я не только бывал, но и жил. Как и в Вяльне.
— Ну что ж, не хотите по-доброму отвечать — как знаете. Там, куда вас сегодня повезут, с вами иначе будут разговаривать. Иначе, вы меня понимаете, Таршис? Но моя совесть чиста: я вас предупреждал. Так что пеняйте на себя…