— Хай, молодец! — еще радостнее выговорил Каюм-сердар. — За такие хорошие вести дам тебе немного золота: купишь себе — что надо.
— Нет уж, отец, спасибо, — скривившись, усмехнулся Аман. — Не надо мне твоего золота. Я и так сыт. Я теперь знаю истинную цену чужого добра. Я привез тебе твое богатство — выполнил свой сыновний долг. И перед милицией тебя защитил, не дал в обиду. Но на большее не согласен. Живи, отец, и сам пользуйся своим богатством. А я не хочу… не могу… Я не могу быть двуличным. Я принял Советскую власть, она меня кормит и поит — спасибо ей за это.
VIII
Жизнь на подворье Каюмовых постепенно наладилась — все шло своим чередом. Ратх по вечерам, возвращаясь с работы, приносил свежие новости. Усаживался на тахту во дворе под виноградными лозами, с видимым удовольствием наливал в пиалу чай, звал кого-нибудь из своих — кто первым попадался на глазам чтобы не сидеть одному.
Однажды, возвратясь с работы, прежде чем сесть за чай, расстелил на тахте большую географическую карту. Тут, кстати, зашел и Иван Иргизов. Около них собрались все, даже Каюм-сердар спустился со своего айвана и встал у дерева, рядом с тахтой, опершись обеими руками на трость.
— Вот, Юрок-нырок, гдеромантика! — воскликнул Ратх, шлепнув ладонью по карте. — Что там небо и океан в сравнении с Каракумской пустыней! Пустыня наша полна самых прекрасных загадок. Мы тут сидим и не знаем о них, а к нам, чтобы разгадать эти загадки, едут ученые из Ленинграда и Москвы. Самые крупные ученые! Светила!
— Ты имеешь ввиду Ферсмана? — спросил Иргизов.
— Да, я имею ввиду его экспедицию в Заунгузские пески, — подтвердил Ратх. — Ферсман возвратился из экспедиции, обработал научный материал — и вы знаете какой результат? Вчера Атабаев вернулся из Москвы, был на заседании академиков. Рассказывает, что в Заунгузье обнаружены целые залежи первоклассной серы.
— Пап, а откуда в песках сера? Я видел куски этой серы на станции. Мальчишки ее поджигали — она горит.
— Откуда в песках сера, спрашиваешь? — зажегся вопросом сына Ратх. — Представь себе такую картину… На месте Каракумской пустыни когда-то бушевало огромное Сарматское море. Горы наши, Копетдаг, только-только образовались, и волны моря плескались у самых отрогов. — Ратх невольно посмотрел в сторону гор, и все проследили за его взглядом.
— Значит, мы живем на дне бывшего Сарматского моря? — удивился Юра.
— Представь себе — это так. Именно здесь плескались его могучие волны. А образование серы шло тысячи и даже миллионы лет. Началось с того, что постепенно стало отступать море от гор. Появились лагуны — мелкие заливы. В них отлагалась морская соль. Потом ее занесло песком. Дальше — всевозможные химические процессы, о которых ни ты, ни я не знаем, — это знают только ученые-академики, и вот — залежи серы.
— Не только серы, но и нефти в этих краях много, — указал Иргизов. — На нефть тоже геологоразведка начинается. Эх, как бы не история, пошел бы в геологи.
— А ты что, Иргизов, в самом деле решил расстаться с военной службой и стать историком? — удивилась Галия-ханум. — Мне Аман о твоем намерении говорил, а явсе не верила. Охота тебе лезть в старые времена?
— Старые времена только и утешают душу, — важно заметил Каюм-сердар. — В старину много хорошего было. Тахир и Зохре, Рустам-Заль, Рембрант.
Юра удивленно посмотрел на деда, подошел к нему:
— А ты откуда знаешь про Рустама?
— Не только про Рустама знаю. Многое еще знаю. Я с самим Куропаткиным был знаком. Один раз он сидел на этой тахте — в гостях у меня был.
— Вы говорите о генерале Куропаткине? — удивился Иргизов.
— Да, дорогой гость — и это самая прекрасная история.
— Я не сказал бы этого, — не согласился Иргизов. — Мы сбросили этого паразита с пьедестала истории.
— Ай, харам-зада, — тихонько выругался Каюм-сердар и поставил пиалу на ковер. — Зачем Куропаткина ругаешь? Он умный человек — друг мой.
— Не надо обижаться, отец, — сказал Ратх. — Тебе надо постепенно мириться с новым миром… и в первую очередь с нашими взглядами на отжившее прошлое. Мы на твоих глазах меняем старые обычаи — сжигаем паранджу и усаживаем неграмотных женщин за буквари, — разве плохо? Мы изгоняем из черных дехканских кибиток оспу и трахому, — разве это плохо? Старики, вроде тебя, ворчат и кару аллаха призывают на наши головы, а молодежь — внуки ваши, с болезнями борются, ничего не боясь. Отец, раскрой как следует глаза и посмотри: внук твой, Акмурад, в Красную Армию записался — свой кавалерийский туркменский полк создаем, — слышал ли ты о таком раньше? Мог ли о таком мечтать? Второй твой внук, Юра, на учебу собирается — наверняка инженером станет. Разве это плохо? Ты гордиться должен своими внуками, думать должен об их счастливой судьбе, а ты за старое цепляешься.
Подобные встречи и беседы проходили на каюмовском дворе часто. Каюм-сердар, поначалу с ненавистью смотревший на эти «сборища», постепенно привык к ним, и даже стал нуждаться в них. Случалось, когда Ратх выезжал в командировку и во дворе наступало затишье, старик спрашивал у внука:
— Отец скоро приедет?
— Не знаю, не сказал.
— А куда уехал, в какие места?
— Не знаю.
Юра был не очень словоохотливым, но с дедом разговаривал терпеливо, не то что другой его внук — Акмурад. Тот запросто обращался:
— Эй, Каюм-ага, жив-здоров? Чего приуныл? На лошадях не хочешь покататься, ха-ха-ха! А то приходи — посажу на вороного.
— Харам-зада, — цедил сквозь зубы дед, и Акмурад заливался смехом. Ему только и хотелось, чтобы дед смачно выругался: «Харам-зада». Акмурад уверял, что лучше его деда никто так не произносит это ругательство.
Юрке однажды Каюм-сердар сказал:
— Ты смирный мальчик — это хорошо. Акмурад только и кричит.
— Но Акмурад же на командира учится, — возразил Юра. — Ему нельзя быть смирным. Знаешь как красные командиры командуют: «Равняйсь, смирно! Сабли наголо! К бою готовьсь!»
— Это не наука. — Каюм-сердар полез в сундук и извлек из него черную толстую книгу. — Вот где записана человеческая мудрость. Вот где сложность и простота. Если хочешь — почитай, — и подал ее внуку.
— Да ну вас, — обиделся Юра и оттолкнул книгу. — У меня своих учебников, что ли, нет? Читайте сами свой коран.
После этого он перестал заглядывать к деду. К бабке Нартач шел охотно и выполнял все ее поручения: ходил за хлебом, за конфетами, за керосином, сжигал накопившийся мусор, а деда с его кораном стал побаиваться.
Среди лета Юру начали собирать в дорогу — на учебу в Тульский рабфак. Сначала появилась во дворе у Каюмовых Лилия Аркадьевна. Привела полную, с накрашенными губами женщину и познакомила ее с Юрой. Оказалось, эта женщина будет сопровождать до самой Тулы группу туркменских ребят. Еще через несколько дней мать купила Юре чемодан и принялась гладить и укладывать вещи сына. Узнав, что внука отправляют на учебу, заволновался Каюм-сердар, начал угощать его то конфетами, то орехами.
Каюм-сердар пошел провожать Юру на вокзал. Все время молчал, смотрел на него старческими слезливыми глазами, а когда прозвенел второй звонок, старик полез торопливо в карман, достал деньги и сунул в руки Юре.
— Зря не трать, береги. Придет зима — купишь теплую шапку и валенки. В Туле очень холодные зимы.
— Ты-то откуда знаешь? — усомнился внук.
Каюм-сердар только было собрался ответить, и тут прозвенел последний звонок. Тамара Яновна прижала сына к себе, принялась целовать, обливаясь слезами. Обнял его и Ратх. А Каюм-сердар не успел — только хлопнул по плечу:
— Хай, джигит, давай езжай — учись хорошо! Уже на ходу поезда Юра заскочил в тамбур, начал махать рукой, а другой размазывал по лицу слезы.
IX
В середине декабря выпал снег. С белых хребтов Копетдага дохнул холодный ветер. Полторацк, под снежным покровом, стал похож на большое село. Низкие кирпичные дома, улицы, вымощенные булыжником, прикрытые снегом, потеряли городскую строгость. На мостовых не слышно привычного грохота колес. И народу в городе — словно поубавилось. Кое-где над крышами вытягиваются в небо дымки — хозяйки печи затопили. Но в общем-то зима застала горожан врасплох.