– Евгений, умерьте пыл, нас могут превратно понять посторонние, – оглянувшись, попросила его американка.
– Что я вам сказал, невозможно понять превратно, – понижая тон, горько усмехнулся Капличный. – Естественное желание не может быть превратным.
– Но я – замужем, вы – женаты, – кивнула Барбара на его
обручальное кольцо.
– И пусть! – жёстко произнёс дипломат и, глаза в глаза, зримо подтвердил чувства, переполнявшие его. – И пусть! Я согласен с вами, что светские условности заставляют нас играть выдуманные роли. А я хочу быть самим собой. Ну, чем мой стихийный порыв хуже искусственных моральных заповедей?!…И если, вдруг, наши желания взаимны, я, не задумываясь, говорю «да»! Тысячу раз простите меня за дерзость: а вы, Барбара?
– Иугенио! – отчего-то на испанский манер назвала его шатенка. – Так сразу…, – растерянно оглянулась она из полукабинки на зал, заполненный ресторанной клиентурой. – Женщину нельзя ставить в такие рамки.
– Умоляю вас: ответьте!
– Однако…Однако, моя уступка вас же во мне и разочарует.
– Никогда! Ни-ког-да!
– Я…Я, право, не знаю, – закусила губу Рэдклиф, и прикрыла глаза ладонью.
– Барбара, мне так хочется прикоснуться к вам! – с экспрессией изливал переживания Капличный и, не дожидаясь реакции с её стороны, он взял её руку и припал губами к ладони.
Ответом ему было участившееся дыхание женщины. Мужчина склонился к ней через столик, одновременно притягивая её к себе. Он ощутил на своём лице прерывистую частоту вздохов Рэдклиф, шелковистость её волос, а также уловил запах свежести, исходивший от женского тела. Но было неудобно тянуться. И мужчина пересел теснее к ней – на стоявший сбоку стул, едва не уронив сумочку.
– Нет-нет! – испуганно подхватив дамский ридикюль, теперь уже американка заговорила в стиле русского дипломата. – Нет-нет… Здесь же публика. Уж лучше пойдёмте ко мне в отель…
В двухкомнатный номер они не поднялись, а ворвались, томимые нетерпением. Капличный буквально внёс американку туда. Обоим уже не доставало воздуха подобно русским борзым, загнавшим дичь, которую осталось только растерзать. Потому, когда парочка, судорожно сорвав облачение, рухнула в постель, а унисон их пульсации зашкалил за двести, то сладострастные стоны слились с надсадными отрывистыми выдохами, каковыми легкоатлеты-средневики предваряют предынфарктный финиш. При таких обстоятельствах желание первым сорвать финишную ленточку равнозначно прекращению средневековой пытки посадки на кол. При таких обстоятельствах стремительность эмоциональной
разрядки не уступает Большому взрыву во Вселенной…
Насладившись-отмучавшись, Евгений впал в краткий сон, сверху привалившись к Барбаре. Придя в себя, он сполз с женщины, благодарно поцеловал её в шею, зарылся в копну рыжих волос и прошептал ей в ухо:
– Было так здорово!
– Ты был великолепен! – поощрила его партнёрша.
– Ты неподражаема!
– Ты супер!
– Милая Барбара, можно…Можно попросить тебя о…об одном одолжении?
– Слушаю тебя, мой дорогой.
– В прошлый раз ты уходила от меня, и тебя насквозь просветило солнце. Ты была потрясающе красива! Воплощение грации! Мне хочется…Мне хотелось бы, чтобы ты сейчас нагой встала у окна, и это видение повторилось…
– Иугенио…
– Умоляю тебя, моя драгоценная!
– Кгм, – польщено кашлянула любовница. – Так и быть. Эксклюзивно ради тебя.
И Рэдклиф, словно породистая кобылица, знающая себе цену и не раз побеждавшая на выездках, элегантно продефилировала к окну, не забыв надеть босоножки. Там она столь отрепетировано подбоченилась, что её впору было выпускать на подиум.
– Богиня! Афродита! Барби, ты – чудо! – не скупился на комплименты Капличный, коварно преследуя свой замысел. – Милая, сомкни, пожалуйста, ноги.
– Что?
– Милая, умоляю тебя, сдвинь, пожалуйста, ноги. Ну, поставь их
вместе.
Недоумённо склонив голову, Барбара последовала его воле. И Евгений наконец-то увидел то, чем неотступно грезил последнее время: манящий просвет величиной с клубничку. «Свет в конце туннеля, – подумал он, ощущая, что невероятной мощи рефрактерная подъёмная сила вздымает в нём всё и вздыбливает его самого с постели. – Свет в конце туннеля. И, кажется, сейчас в него въедет бронепоезд…»
От предчувствия истомы нового Большого взрыва мышцы его тела сократились до состояния чугунного окоченения. Приблизившись к Барбаре, он опустился на одно колено, каменным истуканом обхватил её за бёдра и припал к мистическому месту идолопоклонения. Заполучив странную порцию компенсации, он встал и с животным наслаждением внедрился в заветный просветик, а уже оттуда скользнул в заповедную женскую заводь…