– Руки! Руки убери, сельпо немытое! Ублюдок! Да знаешь кто я?…Да тебе за меня твой поганый член отрежут! Я жена Лонского!
– Ну, если ты жена Лонского, то я…то я активный хахаль Рокецкого, – не растерялось «сельпо немытое». – Верно, Миха? Гы-гы-гы!
– Ага, Боцман! – хихикнул его напарник.
И Миха за компанию с Боцманом зашёлся в обидном жеребячьем гоготе. Девушка хотела, было, зубами вцепиться насильнику в кисть, но заполучила по уху такую увесистую оплеуху массивной пятернёй, что на пару-тройку секунд отключилась от реальности. Придя в себя, она ощутила, что плавочек-стрингов на ней уже нет, а Боцман, взгромождаясь на неё тушей, примирительно пыхтит:
– Ну, чего, чего ты, сучонка, брыкаешься? Впервой, чо ли? Щас
мы тебя с Михой отымеем, и вали в свою деревню.
– Я того…венерическая…У меня…У меня сифилис! – в лихорадочной спешке утратив способность к импровизации, «нащупала» довольно малодейственный аргумент студентка МГУ.
– А у меня СПИД! Гы-гы-гы! С ковидом на пару! Да и чё нам, колонистам, сделается? – развязно отмахнулся Боцман, ощупывая её промежность. – Гляди, сама от нас лобковых вошек не нахватай. Гы-ы-ы!
Однако, по мере пальпации рожа верзилы становилась всё напряжённее. От его развязности не осталось и следа. «Вслепую» он никак не мог разобраться в интимном устройстве пассажирки. И потому колонист поневоле отпрянул от неё, оглядывая «пикантное вместилище».
…Итить-колотить! – после длительной паузы вырвалось басовитое восклицание из его объёмистой груди. – Миха, гля-ка!
Шофёр-тракторист Миха тоже проявил свойственную мужчинам природную любознательность, с места водителя вытянув шею чуть ли не до заднего сиденья. Миха имел «кликуху». Звали его «Свет мой зеркальце». Характерное прозвище досталось ему не зря, ибо его впечатлительная и пластичная физиономия обладала редкой способностью приобретать формы того предмета, который он обозревал. Если, конечно, наблюдаемое явление чем-то его поразило. Например, в далёком детстве посещение собачьей выставки произвело на пятилетнего Мишу столь неизгладимое впечатление, что в течение недели при встрече с ним женщины непроизвольно вскрикивали: «Фу!», и пугливо огибали его по дуге.
Вот и теперь, когда Миха созерцал дивные женские прелести, а Лонская поневоле уставилась на его харю, ибо отвернуться было невозможно, то у неё сложилось полное впечатление, что она рассматривает в зеркало свои собственные, только несколько гипертрофированные и опошленные, гениталии.
… Энто я видал, – меж тем вернул Диану на грешную землю Боцман, с внезапной оробелостью трогая её сфинктер. – …Энто тоже…А вот энто…чё за…прелюбодеяние? – с опаской коснулся он раритетной детальки.
– Гав-гав! – зло трепыхнувшись, неожиданно залаяла Лонская. – Щас откусит!
– Бы-блин! – отдёрнул палец здоровяк.
– Слышь, – предостерёг его Миха, – когда в собаку пихаешь, то заклинивает! Туда суй, а обратно – фуй!
– Долбануться! Да пош-шли вы! – возмущённо заорала лощёная особа. – Давай, делайте своё дело – и разбегаемся.
– Шалишь, курвочка, – пропыхтел в ответ Боцман. – Ишь-ты, разбегаемся… Корову такую не дам никому, корова такая нужна…Придётся тебе мотнуться до колонии. Тама у нас есть свой…этот…гинеколог. Он разберётся. И станешь ты потеть на всю нашу братву…
8
Из леса осуждённые Боцман и Миха привезли Лонскую в сельхозучасток колонии-поселения, где они отбывали наказание. Была обеденная пора, и прапорщики уехали в посёлок «принимать пищу». Потому поглазеть на знойную красавицу и «помацать», как выражались колонисты, её интимную диковинку, сбежался весь так называемый спецконтингент. Даже столичной «эмансипэ» стало дурно, когда её «разложили» на большом столе в бараке, и тридцать пар глаз неофитов-гинекологов уставились на «восьмое чудо полусвета». Зеки восторженно матерились, охали, ахали, отведывали её на ощупь, словно редкий товар, и стонали в предвкушении «пробы на зуб».
Диана от ужаса прикрыла глаза ладонью, услышав, что осуждённые деловито загомонили, вставая в очередь на неё. А дежурный по кличке Шнырь поставил у девушки в изголовье кружку с чаем и положил три куска ржаного хлеба, поскольку зеки справедливо рассудили, что от «секс-променада» она проголодается и захочет есть. Чтобы не распылять время, толково решили они, «пусть хавает, не отходя от станка».
Прелюдией к началу «сеанса» послужил прижившийся для таких казусов «слоган» колонистов, начало которому басом положил Боцман: