А потом меня везут обратно домой, везде нас сопровождает полиция. И ещё я вижу, как после новости об отсутствии повреждений на мне полегчало маме, хоть она и старается этого не показывать.
Значит, Гай меня не насиловал, о чём яростно доказывал в своей записке… Всё запуталось сильнее.
Вся моя семья собрана в гостиной. Здесь есть и Харди. Они решают мою судьбу, а я смотрю на то, как это происходит, неспособная привести в норму даже собственное дыхание. Я лежу на коленях мамы. Её нежные руки гладят волосы. Но эти прикосновения не работают. Они совсем меня не утешают.
– Неужели ты не можешь найти о нём никакой информации? – кричит папа. Он зол, но вместе с тем полон невыносимого отчаяния. – Ты полицейский, Джозеф! Ты должен уметь такие вещи!
– Что я могу сделать, чёрт возьми?! – дядя бьёт ладонью по столу, и громкий звук заставляет горничную, принёсшую мне воду, подскочить на месте от неожиданности. – В базе данных нет никакого Гая Сильвы! Мои ребята всё обшарили!
– Ты ведь уже находил информацию о нём! В прошлый раз ты поведал мне всё о нём и его семье!
– Да, Джереми, я помню! Так и было! Но всё это пропало! Исчезло со всех источников! Я понятия не имею, как такое вообще возможно!
Дилан тяжело вздыхает и произносит:
– Пап, кажется, такое могли учудить хакеры. Только самые первоклассные.
– Откуда ты это знаешь?
– Роб с универа как-то заикался о том, что даже из полицейской базы можно убрать кого угодно или, наоборот, внести любое имя. Но для этого нужно обладать по-настоящему гениальным умом.
– Но, Дилан, дело даже не только в электронных данных, – продолжает Джозеф. – Пропали и бумаги! Бесследно исчезли из полицейских архивов, чёрт возьми! Я впервые застаю нечто похожее.
Голоса медленно размываются в отдалённое эхо. Я перестаю их слышать, перестаю придавать значение тому, о чём они говорят. Нет больше смысла.
А ведь я его полюбила… По-настоящему и впервые. Впервые в жизни пустила кого-то в сердце. Разве теперь можно заново научиться верить, зная, на что способны люди?
– Я не оставлю всё это так, Джозеф! Сделаю всё, что потребуется, но обязательно добьюсь его поимки! Вели всему своему отделу начать поиски! Этот сукин сын пожалеет о том, что сделал!
Папа теперь больше походит на зверя, нежели на человека. Я впервые вижу такую ярость в голосе, глазах и движениях.
Джозеф согласно кивает, Дилан хрустит костяшками пальцев. В отличие от отца в глазах брата больше преобладают сожаление и боль за меня.
Дверь в гостиную вдруг распахивается. В помещение почти влетает полицейский, который вместе с ещё несколькими мужчинами орудовал в моей комнате, проверяя следы прошлой ночи.
– Что у вас там? – Джозеф заметно оживляется.
– Сэр, этот парень почти не оставил никаких следов. Всё идеально подчистил… То есть, я имею в виду, что сказать, куда он направился, просто невозможно и…
– Ближе к делу! – рычит папа.
– Возможно, вас обрадует эта информация или… – Взгляд полицейского направляется ко мне. – Или хотя бы облегчит страдания мисс Норвуд… Кровь… Она не принадлежит ей. Это кровь парня. И по ней мы узнали его настоящее имя.
У папы напрягается всё тело, я вижу, как напряжена челюсть, как хмурятся брови и сосредоточены глаза.
– Гай Харкнесс, – наконец выдаёт полицейский. Он направляет взгляд к Джозефу и почти печально добавляет: – Тот самый.
Гай соврал мне насчёт своей фамилии. Он никакой не Сильва. Он – Харкнесс.
Впервые в жизни я вижу, как у отца от ужаса искажается лицо. Впервые вижу, как глаза наполняются страхом. Или чем-то на него похожим.
Я привстаю с маминых колен. Она даже не сразу находится с тем, чтобы меня удержать.
– Что такое, пап? – Мой голос звучит так тихо, что я сама едва слышу его. Глаза опухли от слёз, мне тяжело моргать.
Папа смотрит на меня всё с тем же взглядом. А потом вдруг отворачивается к юристу:
– Харди, можно ли сделать с этим что-то?
– Вы ведь знаете ответ, мистер Норвуд, – мрачно отвечает Харди. – Мне следовало внимательней прислушаться к вашим предположениям ещё в самом начале… Мне очень жаль. Я вас подвёл.
– Что происходит? – Я пытаюсь повысить голос, и удаётся мне это с трудом.
Мама пытается схватить меня за плечи, чтобы успокоить, но я одёргиваю руки, вставая.
– Пап! Скажи мне!
– Мэри, пожалуйста, уведи её отсюда.
На мои плечи ложатся нежные материнские руки, а я настолько слаба, настолько разбита, что к горлу вновь подкатывает этот противный ком, а потом я снова даю волю слезам. Они тут же катятся по щекам.
– Милая, пойдём, – шепчет мама, потянув меня к двери.