В ответ его друг лишь поднимает руки, будто сдаётся, и не говорит больше ни слова.
Я в полном недоумении от того, что сейчас произошло.
– А ты уже успел стать всеобщим любимчиком, знаешь об этом? – вдруг произношу я, сменив тему.
Наверное, мозг решил поиздеваться надо мной, сговорившись с языком. Оба они решили просто меня подставить.
У Гая слегка приподнимаются брови, будто он совсем не понял, что это такое я только что сказала. А может, он просто удивлён тем, что я заговорила первая.
– Правда? – отвечает он. – Я не заметил.
Я головой указываю на сидящих за соседними столиками девушек, не перестающих хихикать и смотреть периодически в нашу сторону, что-то обсуждая.
– А чё это сразу к Гаю? – нарочито обиженным тоном проговаривает Нейт. – Может, эти крошки меня обсуждают?
– Может, и так, – соглашаюсь я, улыбаясь. – А ты ведь новенький? Вы вместе перешли?
Они переглядываются, но ничего мне не отвечают.
Странно всё это.
Не успеваем продолжить беседу, как по столовой проносится хриплый голос престарелого декана, мистера Флэтчера, всю жизнь, кажется, отдавшего работе в Департаменте дисциплины:
– Почему всё ещё не в своих аудиториях? Живо поднимайтесь! Занятия начнутся с минуты на минуту! Чтобы я здесь вас не видел!
Будь я из простой семьи, обязательно съязвила бы что-нибудь в ответ. Ах да, ещё, будь я такой смелой и дерзкой, как, к примеру, та же Франческа.
Но мне нельзя.
Я из семьи Норвудов, моя мама воспитывает меня как принцессу, отец относится как к драгоценности, мне нельзя то, нельзя это. Я должна подавать пример и быть скромной, тихой и вежливой девушкой, чтобы все смотрели на меня с восхищением.
Я этого придерживаюсь. По крайней мере, стараюсь придерживаться.
Встаю со своего места, не желая задерживать на себе взгляд мистера Флэтчера и стремясь по-быстрому выбраться из столовой. В какой-то степени я даже благодарю его за то, что теперь у меня появился повод слинять и чем-то наконец заняться.
– Что у тебя сейчас? – спрашивает Гай, вставая прежде, чем я успеваю хоть шаг в сторону от стола сделать.
– Физкультура, – отвечаю я.
– Тогда можем и не идти?
Я выгибаю бровь в вопросе. Он продолжает:
– У меня есть идея получше.
Гай что-то говорит Нейту, и тот, кивнув, уходит, при этом успев кинуть мне дружелюбное: «Ещё увидимся, крошка!» – улыбается, машет мне рукой. Пытаюсь быть дружелюбной в ответ и с лёгкой улыбкой киваю.
Гай вдруг протягивает мне свою ладонь, при этом выглядя так, будто ответить я должна машинально.
Но я в смятении.
Вот что бывает, когда родители все семнадцать лет твоего существования всячески отгораживают тебя от общества парней, насильно запихивают в твою голову одни мысли об учёбе и заставляют думать о «лице» твоей уважаемой семьи, которое ты показываешь своим поведением. Сейчас стыдно говорить, что за семнадцать лет у тебя ещё ни разу не было парня.
Но у меня другого выбора попросту нет.
Я беру Гая за руку.
Ладонь у него холодная, почти как у мертвеца, и моя горячая кожа резко с ней контрастирует. И по цвету тоже. У него кожа светлее, когда моя, храня в себе отдалённые испанские корни со стороны мамы, чуть смугловата.
Он тянет меня в противоположную от выхода из столовой сторону, и я в удивлении поднимаю брови.
Декана уже, к счастью, не видно.
– Куда ты меня ведёшь? Выход с другой стороны.
– Выберемся через окно. Хочу показать тебе кое-что.
– Хочешь показать, как выглядит асфальт за секунду до того, как моё лицо с ним встретится?
Снова поражаюсь тому, каким тоном я вдруг начинаю с ним говорить. Так я обычно шутки шучу с Ирэн и Вэнди. И с Диланом ещё.
– Сама всё увидишь, Каталина, – только и отвечает Гай.
Он ведёт меня прямиком к небольшой и непримечательной двери, скрывающей за собой, насколько я знаю, пыльную каморку, где хранятся старые ненужные вещи. Пару раз становилась свидетелем того, как после драки двух мажоров в столовой туда понесли сломанные стулья. Не знаю, что с ними делают потом.
Мы входим внутрь.
Здесь тихо и пыльно, повсюду старая посуда, веники, ковры и ещё какое-то барахло. Воздухом трудно дышать. Я невольно прикрываю рот ладонью и стараюсь ни к чему не прикасаться. Каждодневные «тренировки» мамы выбили из меня всё желание дотрагиваться до грязных вещей и всегда держать одежду и руки в чистоте.
Единственным освещением в этом маленьком тёмном мирке служит широкое окно, почти доходящее до самого пола. Гай как раз к нему и подходит, распахивает его настежь, и мне наконец удаётся убрать ладонь с лица, чтобы подышать. В лицо дует приятный тёплый ветер, откинувший мои волосы назад.