Ну, время торопит. Пора заканчивать мою прощальную писанину, хотя, если бы воля моя на то была, я бы и письма этого писать не стал и не сделал бы над собой то, что сделать собираюсь. Выпью сейчас побольше, чтоб голова затуманилась, да и…
Прощай, Ласточка моя черноголовая, любимая, ненаглядная, счастье мое. Не забывай меня, самое горькое сейчас – это подумать, что ты меня с другим забудешь… Ведь никто тебя так любить не будет, как я любил, и ты, верю, никого уже так не полюбишь, как меня любила. Ну, теперь уж совсем прощай! Мне пора уходить. Твой до гроба, как и обещал…»
Откуда Жанна знает, с каким видом Игорь выходит из комнаты, в которой он «спал с женщиной»? Что значили эти слова? Просто фигуральное выражение, художественный образ или роковым образом вылетевшая обмолвка? Отчего так разболелось Аленино сердце, словно в него ткнули острой и длинной иглой? Неужели все подозрения Алены насчет отношений Игоря с его, с позволения сказать, наставницей, все эти подозрения, которые Алену всегда исподволь мучили, не давая полностью раскрыться перед Жанной, вполне ей довериться, – неужели они истинны? И ровно год тому назад, когда начался бурный роман Алены и Игоря, Жанна просто на время посторонилась, чтобы дать своему юному любовнику потешиться на свободе (умная женщина понимает, что мужчине время от времени надобно гульнуть налево, и уж лучше она сама ослабит шелковый поводок, чем он натянет его до предела, рискуя сорваться, а то и срываясь с привязи), а теперь, то ли соскучившись по его жаркому телу, то ли приревновав к затянувшемуся роману с обезумевшей писательницей, вернулась к нему – точнее сказать, вернула его себе?
А может быть, Жанна и Игорь вовсе и не расставались? Может быть, все это время он ловко, энергично и умело (Господи, в его-то юные годы на всех сил хватит!) обслуживал обеих прекрасных дам постбальзаковского возраста? Но если от Алены Игорь все держал в секрете («Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь! Я ничего не буду объяснять!»), то с Жанной, быть может, обсуждал, какова та, другая, глупышка романтическая, доверчивая, ошалевшая от любви…
Ох, нет, даже думать об этом невыносимо!
Жара, пыль, июль, разбитое сердце. Жить неохота, но надо, потому что надо работать.
Надо срочно сдавать книжку. Новый детектив. Надо. Этого требует план издательства «Глобус», а главное – ненасытный, вечно голодный кошелек Алены Дмитриевой. В городе, в своей квартире, где постель, чудится, хранит запахи двух страстно слившихся тел, где бокалы тонко, хрустально звенят: «За тебя, мой любимый!» – «Нет, за нас!», где изо всех углов звучит эхо обожаемого голоса, из всех зеркал смотрят бесподобные черные глаза этого Нарцисса, где в шкафу валяется его футболка, в ванной стоит флакон с его любимым, но нелюбимым Аленой «Фаренгейтом», а в ящичке туалетного столика валяются пачки с его презервативами (в начале их романа Игорь осторожничал, а потом, узнав, насколько нравится его подруге то, что называется лукавым словечком «феллация», начал лениться надевать эти дурацкие штучки, беречься перестал, тем паче что понял: Деве с ее поистине кошачьей чистоплотностью вполне можно доверять даже в наше опасное и чреватое всякими неприятными неожиданностями время), в этой, стало быть, квартире, где морозилка холодильника забита креветками, ящик для овощей – авокадо, а бар – джином «Сапфир» (любимые лакомства любимого!), в этой квартире, где все – Игорь, Игорь, Игорь… о Господи, Игорь!.. – Алена не может пока ни жить, ни тем более писать. Поэтому она и сидит сейчас, мрачная, несчастная, забившаяся в угол сиденья, с ненавистью глядит в окно на всякие там березки-сосенки, мимо которых пролетает автобус сообщением Нижний – Работки, и высматривает придорожный указатель, на котором должно быть написано: «Река Шава». Как только указатель мелькнет, ей надо попросить водителя остановить автобус, подхватить вещички и выйти на обочину, пройти по ней метров тридцать, свернуть направо и еще через сотню метров оказаться в пансионате «Юбилейный», куда она отправила сама себя не дурить, не сходить с ума, не умирать от боли и ревности, а лечить разбитое сердце и работать.
«Арбайтен», как любит говорить Жанна.
Черт бы ее подрал!
Откуда Жанне знать, с каким выражением Игорь выходит из комнаты, в которой он… Ах, ну опять про то же… Кто про что, а курица про просо… От верблюда, от верблюда ей знать! То есть вопрос вполне достоин глупого верблюда, вернее, верблюдицы, которой и является писательница Алена Дмитриева!
Она тихо взвыла от душевной боли, прижала руки к сердцу, рванулась, пытаясь скрыть нахлынувшие слезы, но они вдруг полились, как пишут в дамских романах, потоком, и Алена так резко отвернулась к окну, что стукнулась лбом в стекло. Боль несколько прояснила сознание, Алена уставилась в окно, с ненавистью обозревая окрестности, которые почему-то перестали проноситься мимо, а замедлили ход и даже вовсе остановились.
А, понятно. Это не окрестности остановились, это автобус притормозил на остановке под названием «Сады Кудьмы». Какие-то тетки-дядьки с ведрами и кошелками начали медлительно выгружаться. Пора, между прочим, и Алене шевелиться. Вроде бы совсем скоро за этими садами Кудьмы (Кудьма – это река такая) должен появиться мост через другую реку – по имени Шава.
И тут взгляд ее словно прилип к стеклу. На обочине стоял… О Господи, показалось, что Игорь! Да нет, никакой это не Игорь и даже не призрак его, созданный Алениным буйным, измученным воображением, а просто парень, не слишком-то даже на него похожий: повыше, похудее, не такой красавец, светловолосый к тому же, так что единственное сходство между ними – футболка, серая футболка с большими разноцветными буквами Paris и изображением Эйфелевой башни на груди. Точно такую же футболку Алена еще в прошлом году привезла Игорю из Парижа – в числе других многочисленных модненьких «кофточек», в которые она обожала наряжать своего возлюбленного, как девочка – любимого пупсика. Строго говоря, кем еще Игорь и был, как не пупсиком, с которым Алена играла, играла, а потом выяснилось, что это он с ней играет, а не она с ним. Поиграл – да и… Поматросил и бросил.
А интересно, парень, который торчит сейчас на обочине, сам купил свою футболку в Париже или ему привезла ее такая же влюбленная дурочка, как Алена? Нет, наверняка не такая же – другой такой не сыщешь. Наверняка его девушка поумней, порасчетливей, похолодней, поосторожней, поразумней и… помоложе. Кстати, не она ли идет к парню по обочине, внимательно глядя себе под ноги и изредка наклоняясь? Наверное, что-то потеряли или случайно выбросили из окна вон той довольно побитой, боевой, заслуженной «копейки», которая небрежно, боком пристроена на обочине.
Ладно, Алене-то что до них? Они свое потерянное, очень может быть, найдут, вернут себе, а вот она… У нее мало шансов, практически нет совсем, найти любовь Игоря – вернуть его, оторвать от Жанны так же реально, как заглянуть во вчерашний день и умудриться кое-что в нем исправить.
И мысли о прошлом, которое объединяло Жанну и Игоря – а может быть, и до сих пор их объединяет, – снова и снова принялись мучить и терзать до головной боли, словно были не мыслями, а клубком ядовитых змей, которые каким-то образом попали в Аленину голову и расплодились там.
Окрестности сдвинулись с места, автобус снова тронулся, и Алена, прикусывая губу, чтобы удержать слезы (какой, между прочим, дурак это выдумал, что, прикусив губу, можно удержаться от слез… наоборот, больно же до ужаса, еще сильнее плакать хочется от жалости к себе, мазохистке несчастной), потащила к двери свою сумку на колесиках, придерживая висящий через плечо футляр с ноутбуком. Пора и ей готовиться, как принято выражаться, на выход…