Он, единственный из семьи, кто искренне любил свою принцессу, всегда готов был выслушать ее, жалобы, обиды принимал близко к сердцу, погиб.
Маргарите сообщили о том, но она долго не могла поверить.
И требовала сказать правду.
Как возможно, чтобы отец, ее отец, который умел смеяться так громко, что пламя факелов дрожало, и стены пиршественной залы дрожали, и сам древний замок тоже дрожал, погиб? Он был сильнее всех, лучше всех…
И обещал, что всегда будет с нею.
Солгал.
Нет, Маргарита, позже, став взрослей, осознала, что в смерти отца не было виновных, что сама судьба подготовила тот предательский удар, но стало ли ей легче?
Ничуть.
В Амбуазе, довольствуясь слухами, сплетнями, в которых если и была правда, то малая ее толика, шептались и о том, что матушка тотчас отослала прекрасную де Пуатье, так и не простив супругу этой измены, и власть взяла в свои руки, пусть и готовили к коронации Франциска. Он был так слаб, болезнен, что никто не удивился, когда Франциск умер. И королем назвали уже Карла. Но он, матушкин любимец, всегда делал лишь то, что она говорила… и средь этих перемен, которые многими принимались как недобрые, сама Маргарита терялась. Она не знала, что будет с нею, и никто не знал, и незнание это страшило. Но вот в Амбуазе появилась матушка, которая и объявила об отъезде.
– Наши подданные, – сказала она, – должны узреть нового короля.
Она пребольно ущипнула Маргариту за щеку.
На щеке остался красный след.
– Веди себя хорошо. Не забывай, что ты – принцесса.
Отъезд остался в памяти невероятнейшей суматохой, среди которой все будто позабыли о Маргарите, предоставив ее саму себе, что было внове и неприятно. И лишь в день отъезда, оказавшись в экипаже с матушкой, Маргарита осмелилась обратиться к ней.
– Куда мы едем? – спросила она.
– В Бар-ле‑Дюк, – ответила матушка, которой вовсе не хотелось разговаривать, она пребывала в собственных мыслях, несомненно, важных, но оттого гляделась мрачной. – Тебе понравится.
Матушка оказалась права: Маргарита, до сего дня не покидавшая Амбуаза, была увлечена путешествием. Ее поражало все, и сама дорога, по мнению королевы-матери дурная, вызывавшая у нее приступы дорожной болезни, и городишки, попадавшиеся на пути, и люди. Живость дочери, ее неуемное любопытство, тысячи вопросов, которые задавала Маргарита, постоянно забывая про матушкину просьбу о молчании, утомляли королеву.
Сама же Маргарита, получая замечания, печалилась, но печаль ее не длилась долго. И Маргарита вновь и вновь находила нечто чудесное, чем желала бы поделиться… когда же она добралась до Бар-ле‑Дюка, то была совершенно поражена его великолепием и тем, как обставлены были крестины ее племянника, принца Лотарингского.
– Великолепно! – восхищалась Маргарита, пожалуй, чересчур уж восхищалась, выражая собственные эмоции с непозволительной вольностью. И королева морщилась, утомившись одергивать дочь, которая, казалось, не имела ни малейшего представления о правилах приличия.
В Лионе столь же бурный восторг у Маргариты вызвал приезд месье и мадам Савойских, в Байонне – встреча ее драгоценной сестры, королевы Испании, и брата, короля Карла… пусть и был он братом Маргариты, но держался сухо, отстраненно, будто вовсе чужой человек. И сама Маргарита несказанно робела, глядя на него, столь величественного и прекрасного.
Но сильнее прочего незрелую душу ее, не избалованную зрелищами, тронуло превосходное пиршество с балетом, устроенное матушкой на острове Дегмо.
Впрочем, день этот принес не только радость. Пожалуй, именно тогда Маргарита поняла, сколь ничтожно мало значит ее жизнь.
В тот день Маргарита, пусть и имела привычку оставаться в постели допоздна, вскочила едва ли не раньше служанок, из страха, что пропустит сие представление. Или что его отменят из-за дождя… Не отменили.
День выдался солнечным, ясным и теплым, но не жарким. Остров Дегмо, куда гостей доставили на барже, украшенной лентами и цветами, был невелик. Однако казалось, что сама природа его располагала к празднику: посреди острова находился большой луг, который окаймляла сосновая роща. На этом лугу по матушкиному приказу устроили беседки, а в каждой из них – круглый стол на двенадцать персон. Только стол их Величеств располагался на зеленом газоне. Все столы обслуживались группами пастушек, на которых были одежды из сатиновых с золотой нитью тканей – в соответствии с обычаями различных провинций Франции. Каждая группа пастушек исполняла танец своей провинции: пастушки из Пуату танцевали под звуки волынки, из Прованса – под цимбалы, пастушки из Бургундии и Шампани – под гобой и скрипки. Бретонки танцевали веселый бранль, приостукивая каблуками.