Я решила, что пора выйти из дома и что-либо предпринять. Это было так по-английски, так досадно… переодеваться к обеду, спускаться по лестнице, сидеть за тремя переменами блюд — и это при продуктовых карточках, — когда необходимо срочно расследовать это преступление.
Впрочем, мои хозяева оказались людьми отважными — этого нельзя было не признать. Едва мы приступили к коктейлю, завыли сирены. Мне еще не приходилось слышать сигнал воздушной тревоги, и скажу, что подобное предупреждение — жуткий вопль губительницы-банши[3] — почти столь же ужасно, как сама бомбежка.
Однако никто как бы и не заметил опасности, все смеялись и переговаривались.
Я ощутила удар, затем другой… Комната дрогнула, задребезжал канделябр, но все продолжали беседу. Я затаила дыхание, и вдруг на уши обрушился звук ужасного взрыва! — невыносимый грохот.
Должно быть, я заметно побледнела, потому что Питер вдруг произнес:
— Простите, мисс Макдональд, я совсем забыл, что вам еще не приходилось присутствовать при налете. Не хотите ли спуститься в убежище? Мы-то люди огрубевшие и закаленные, иначе я сделал бы это предложение раньше.
— Нет, конечно же нет, я предпочту остаться с вами, — ответила я, надеясь, что мой голос не выдал мое волнение.
— Немецкие самолеты сейчас далеко отсюда, — успокоил меня Питер. — Весь этот шум производят наши орудия.
— Ах, так вот что это такое!
— Бедная мисс Макдональд, вижу, вы в ужасе, — посочувствовала мне Вили. — Мне тоже было страшно, когда я в первый раз попала под воздушный налет — но теперь…
Она пожала плечами.
Я видела, как ей хочется, чтобы я признала собственный испуг, но это только укрепило меня в решимости скрыть его любой ценой:
— Мне еще никогда не приходилось бояться чего бы то ни было. И никакому нацисту меня не испугать.
Я заметила, как Питер посмотрел на меня, и собственные слова вдруг показались мне претенциозными. Я вспомнила, что он пережил Дюнкерк, и в голову хлынули все жуткие истории, которые мне рассказывали об этой катастрофе.
Но был ли он тогда испуган, подумала я и в первый раз поняла, что отважный не тот, кто не ощущает страха, а тот, кто исполняет свое дело наперекор ему. Да, англичане умеют скрывать эмоции под невозмутимой миной, но, быть может, и у невозмутимости есть свои достоинства.
Несмотря на недолгий воздушный налет, я наслаждалась обедом. Еда была отменной, а Макс де Мейло лез из кожи, развлекая меня. Он вел себя весьма обходительно, и раз-другой мне показалось, что Питер Флактон с удивлением поглядывает на него после особо экстравагантного комплимента.
Это несколько раздражало меня, поскольку если уж кто и был откровенен в своих намерениях, так это Вили. Она была в платье, отделанном желтыми кружевами, делавшем ее похожей на небольшую курочку.
Она также и очаровывала, как я бы сказала, в весьма старомодной манере: строила глазки, надувала губки… а уж когда ходила! Не могу объяснить этого, но особа эта явно кошачьей породы, и мне следует внимательнее приглядывать за ней, потому что она совершенно не похожа на любую из моих знакомых.
Мне было интересно и то, что на самом деле думал о ней Питер Флактон. Все известные мне мужчины были бы смущены ее жеманством, это мы в Канаде люди простые — здравствуй и до свиданья, — но здесь все обстоит иначе; здесь я видела образчик любовных чувств в европейской манере и мне было трудно и оценить его, и сравнить со своим предыдущим опытом.
Тем не менее Вили одним видом просто нагоняла на меня желание прямо смотреть людям в глаза, как делают на моей родине, и обмениваться с ними твердым рукопожатием только ради того, чтобы не быть похожей на нее. Однако осуществить подобное желание было невозможно, пока Макс нашептывал мне на ухо «милые пустяки», как выразилась бы моя мама.
Он спросил, не разрешу ли я после обеда предсказать мне судьбу — явно ради того, чтобы подержать меня за руку. Я прекрасно понимала, что позволять этого нельзя, но, когда я произнесла это самое «нет», он настолько изумился, что я даже решила, что неправильно поняла его.
Мы проболтали около получаса, после чего Питер поднялся на ноги и сказал, что должен оставить нас, так как министр внутренних дел обещал принять его в половине десятого.
— Я немного пройдусь с вами, — сказала я. — Мне нужно подышать воздухом.
— Вы собираетесь выйти именно сейчас? — спросила Вили.
— Почему бы нет?
Леди Флактон также удивилась.
— Но вы, должно быть, устали, моя дорогая, — предположила она. — У вас сегодня был такой долгий и печальный день. Не хотите ли лечь пораньше?