Она наклонилась к нему и потрепала по колену:
— Я думаю, девушке свойственно занимать оборонительную позицию. Все же…
— Что все же?
— Интересное предложение — «Девичье молоко».
Роман покосился на нее. Она расстегнула единственную пуговицу на жакетике. Под блузкой из кремового шелка открывалась обнаженная талия. Нет — не талия. Эти брюки заходили так высоко, что открывшаяся его взору бледная кожа должна быть выше талии — грудная клетка. Это означало, что блузка была в такой степени короткой…
— Почему интересное? — спросил он.
Оливия глубоко вздохнула, что заставило ее жакет распахнуться еще шире.
— Что-то «фрейдистское», не так ли?
Роман покраснел бы, если бы его кожа была бледнее.
— Я… э… не имел в виду…
— Я знаю. Извините. Я и не думаю, что у всех мужчин односторонний ум. Просто встречаются иногда, правда? По всему, что я знаю о вас, вы можете быть «голубым».
Роман преднамеренно не допустил, чтобы его голос звучал оборонительно. Понизив его на пол-октавы, он сказал:
— Нет, я — не голубой.
— Я рада. Много мужчин в нашем деле — вашем и моем — становятся ими. Было бы позором, если бы столь привлекательный мужчина, как вы, были таким.
Чего она хотела? Может быть, она его специально провоцировала? Или она просто показывала свое дружелюбие и прямоту? Обычно Роман мог распознать, но у Оливии в голосе не было той знакомой застенчивости.
В квартире он хотел помочь ей снять жакет, но она выскользнула из него до того, как его руки прикоснулись к нему. Это было хорошим знаком. В последний раз, когда он помогал женщине снять ее жакет, она откинулась и прижалась к нему… Затем это привело к довольно противной кутерьме…
— Среднепрожаренный или с кровью? — спросил он, относя ее жакет и шапочку в шкаф.
— Средней прожаренности будет хорошо. Вам помочь?
— Картофель уже порезан. У меня сильная духовка. Остается только сунуть мясо в духовку. Спасибо, помощь не нужна.
Он повернулся и посмотрел на нее, стоящую там, в гостиной. Она. поправляла волосы, которые до этого были убраны под шапочку, а сейчас лежали глянцевой массой. Когда она подняла руки, то приподнялся и край ее короткой блузки типа «болеро». Ее ребра раскрылись подобно вееру. Нежная белая кожа натянулась между хрупкими косточками, резко контрастируя с черной материей…
Впервые, когда Роман увидел ее, проходящей в арке между двумя залами «Георга Пятого», как-будто кто-то толкнул его сердце. На этот раз шок был гораздо сильнее. Его ноги задрожали. Она была настолько яркой и объемной, что все остальное казалось тусклым и плоским. Он испытал такое ощущение, как если бы он стоял спиной на краю глубокой темной пропасти и предательская кромка медленно разрушалась под ним.
Оказавшись на грани между дурнотой и экстазом, он прохрипел:
— Вы сказали, среднепрожаренный, не так ли?
Она улыбнулась ему, ее темные сливовидные глаза выражали уверенность, и кивнула. Оливия не промолвила ни слова. Она знала, что дополнительная притягательность, которую мог дать ее голос, была не нужна. У Романа все было написано на лице. Она часто видела такое выражение лица до этого. Таков был вид мужчины, который чувствовал, как ее шипы пронзали его сердце. Это был наиболее волнующий момент, который она знала, — момент, когда чувствуешь свою силу. То, что она хотела от мужчин, было не просто похотью. Мужскую похоть легко возбудить. Правильный взгляд, правильная поза — и можно зажечь любого из них. Чем Оливия наслаждалась, так это своей более полной властью. Полное завоевание. Мужчина должен быть готовым умереть за нее и считать себя осчастливленным, если ему давали такой шанс. Она не могла удовлетвориться ничем иным — только доведенной до уничижения преданностью мужчины. Но когда она получала это, она могла оставить его один на один с его мучениями.
Это не было игрой. Для Оливии это было жизненной потребностью. Как еще она могла быть по-настоящему уверенной в своей красоте?
Частью этого было ничего не давать взамен. Как закат или цветок, Оливия существовала, чтобы быть обожаемой. Это было ее правом. Совершенство требует поклонения и ничего не обещает. Она позволяла им смотреть на нее. Иногда приближенному мужчине, который был потенциально полезным, разрешалось прикоснуться к ней. Но ни одному мужчине она не отдала себя.
Оливия не была девственницей. То, что она делала, таило в себе свои опасности. Были мужчины, всего лишь несколько, доведенные до отчаяния, которые взяли грубой силой то, что она отказывалась им отдать добровольно. Акт взятия, как оказывалось, излечивал их, освобождая от привязанности. Оливия предпочитала забывать свои неудачи. Если бы она позволила себе думать о них, это могло бы разрушить ее уверенность.
В ее жизни должен быть постоянный мужчина. Она пришла к такому выводу в свой двадцать пятый день рождения. Это произошло, когда она наконец признала, что не станет прима-балериной. Балеринами восхищаются, их обожают безликие тысячи. Они позируют за стеной света, купаясь в поклонении. Когда ей было отказано в этом, она стала искать место, где красота, невиданная красота, ценилась бы больше, нежели простое мастерство.
Существовал рынок для того, что она могла предложить. Но это не будет длиться вечно — всегда были более юные девушки, чья юность была частью их багажа.
Ее груди были предупреждением. Их доблестная полнота, их нынешняя упругость, не требующая поддержки, ставили под угрозу будущую плодовитость. Остальное тело, построенное тщательно, как скульптура, ежедневно поддерживалось тяжелыми часами упорных занятий. Она понимала, что нельзя сохранить это на всю оставшуюся жизнь.
Придет день — где-то в ужасном будущем, — когда она будет просто красивой женщиной. У зрелости были свои ужасы. Оливии нужно защитить себя от этого дня, отловив достойного поклонника. Он должен быть мужчиной с физической красотой. Он должен быть оправой для ее бриллиантовой привлекательности — такой камень не может быть в обычной оправе.
При этом важно, чтобы мужчина был ее рабом. Он должен быть благодарен за любые милости, которыми она решит одарить его, и жаждущим все больше.
Оливия знала, что такой мужчина появится.
Она все распланировала. Первым делом она должна стать богатой или, по крайней мере, достаточно состоятельной, чтобы создавалась видимость богатства. Богатые мужчины покупают бедную красавицу, как свою игрушку. На богатых красавицах они женятся.
Роман был далеко не богач, но в нем был огонь. Казалось, что из всех мужчин, которых она знала, именно Роман достигнет богатства. Он может стать для нее пропуском в салоны богачей. Пройдя сквозь эти волшебные порталы, Оливия найдет своего мужчину.
— Картошки достаточно? — Роман использовал деревянные блюда вместо обычных тарелок.
— Она неплохо выглядит, чтобы ее съесть, — улыбнулась Оливия. Картошка была хороша. А вырезку она могла резать вилкой, и она нисколько не теряла вкуса. Маринад Романа превратил обычное филе в лучшее филе-миньон. Оливия не произнесла больше ни слова, пока ее блюдо не опустело.
— Это было божественно, — сказала она, затем помедлила, чтобы подумать над своими словами. Неужели? Да, так оно и было. Говорить нужные слова стало для нее таким естественным, что она часто сама верила в свои слова, даже когда они служили лишь для того, чтобы произвести эффект. На этот раз она говорила чистую правду. Еда, хотя и простая, была совершенной.
— Просто сказка. Да, если бы я смогла получить что-то в этом роде в «Макдональдсе»…
Роман собрал тарелки.
— Ну-ну, если я в самом деле могу соперничать с ним…
Она остановила его, положив ладонь на его руку.
— Нет, я серьезно. Вы помните, как Джорджио говорил о том, что настоящие деньги можно заработать в закусочных, а не в ресторанах высшего класса?
— Вы в самом деле думаете?…
— О закусочных? Где иначе за такую пишу можно получать хорошую прибыль? — Она наклонилась к нему. — Что за заведение вы хотели бы иметь, чтобы продавать такую еду?
— Заведение? Что-нибудь простое. У меня было бы все просто, если бы я занялся быстрым обслуживанием. И одна фиксированная цена, и мало выбора.