В перерыве Оливия спросила:
— Как дела? Сколько?
— Достаточно, чтобы оплатить детский вазелин, — засмеялся Роман. — И еще кое-что.
Роман сделал первый ход в следующей игре, и тогда им овладело цепенящее чувство. Он понял, что уже не играл ради своего ресторана-мечты, не играл, чтобы получить доступ к телу Оливии, не играл, чтобы нанести поражение своему противнику. Он просто играл. Его пальцы, метавшие кубик, передвижения шашек, подсчеты — все стало чисто механическим. Роман превратился в машину по игре в триктрак.
Ему не пришлось играть с «Арабом» не потому, что он не мог этого вспомнить. Он, конечно, помнил бы. Но он играл с Джорджио дважды, слегка обыграв его в первый раз и разбив на голову во второй. Он играл и играл. Ободряющие нашептывания Оливии были уже не нужны, как жужжание мухи. Время от времени его противник вставал и уходил от стола, обычно унося с собой карточку с номером. Иногда его заставляли останавливаться на перерыв. Тогда Оливия оказывалась рядом с ним, рукой или бедром надавливая на его ногу. Но Роман ничего не чувствовал.
Затем осталось всего три стола в окружении уставших зрителей. Роман играл при ставках в тысячу долларов. Он выиграл первую игру, взяв двойную ставку, во второй опять взял двойную ставку, потом опять двойную. Третью игру он проиграл, но потерял всего тысячу. Четвертая игра была по-крупному. С кем бы Роман ни играл — противники были для него безликими пятнами, он всегда отвечал на вызов вызовом, если на пятьдесят один процент был уверен в том, что победит. Это было правильно. Вот так нужно играть.
Но расклад сил больше не имел значения. Это же знал и его противник. Это стоило ему шестнадцати тысяч долларов.
Затем Джорджио хлопнул руками и сказал:
— Благодарю всех. Особая благодарность нашему гостю. Час дня. Время расходиться по домам.
Внутри Романа что-то щелкнуло, усталость овладела им. Конец. Его карманы распирало от чужих денег, и это был конец. Конец.
Оливия помогла ему подняться.
— Сколько? — спросила она. — Сколько мы выиграли? — Она сделала легчайшее ударение на «мы».
— Не знаю. Много.
— Пошли. — Она обняла его. — Пойдем посчитаем.
— Посчитаем?
— И воспользуемся этим детским вазелином, помнишь?
Роман выпрямился.
— Правильно.
— У меня дома, — сказала Оливия. — Мама с сестрой в Калумне. Мы сможем спокойно сосчитать.
Она вела машину. Она помогла ему подняться по ступенькам до входной двери, а затем на четвертый этаж. Он сбросил пиджак, распустил галстук, бросился навзничь на постель Оливии.
— Будем считать, — сказала Оливия, роясь в его карманах.
— Ты считай. — Он вдруг уснул.
Час спустя она разбудила его.
— Иди умойся, — сказала она ему. — Умой лицо и проснись. Тебя ждут кофе, коньяк, а также вазелин.
Он вышел из ванной лишь немного оживший.
— Итак, хорошо ли я сыграл? — промычал он, вытираясь.
— Хорошо.
— Сколько?
— Ты не хочешь присесть?
— Так много?
— Что ты скажешь о двухстах тридцати семи тысячах четырехстах шестидесяти долларах?
Роман рухнул в кресло рядом с кроватью.
— Ничего себе!…
— Этого достаточно, не так ли?
— С тем, что я накопил? Да. Достаточно. Предостаточно.
— А как твое вознаграждение? Ты не хочешь его получить? Сделка есть сделка.
— Конечно, я хочу… Но я устал. Можно я возьму отгул. До завтра?
— Я обещала сегодня. Неужели ты не любопытен? Как насчет маленького удовольствия, которое я приготовила тебе?
Оливия не собиралась его отпускать. Сейчас он был уставшим, им легко управлять. После ночи отдыха он будет более требовательным.
— Удовольствия? — простонал он. — У меня нет сил…
— Не беспокойся. Я беру все на себя. Тебе останется только расслабиться и наслаждаться.
Роман представил, как Оливия лижет его, берет его своим чудесным, горячим, мокрым ртом, взбирается на него лежащего и гарцует на нем… Он склонился над ней, взял ее в свои руки. Она подняла голову и одарила его одним из своих технически совершенных, полностью контролируемых поцелуев. Его рука обняла ее талию, поднялась вверх по шелковой материи, охватила ее грудь…
— Нет! — сказала она, вырываясь. — Ты ведь помнишь — «смотреть и не прикасаться». Я хочу оставить… оставить остальное на…