— На квартиру их надо определить, — сказал я.
— Ага, перво-наперво на квартиру. К старухе какой-нибудь. — Он подумал. — Сбегай-ка кликни Кондратьиху, она завсе дома.
Кондратьиха жила неподалеку, сразу за мостиком. Когда я вернулся, детдомовцы по-прежнему сидели, как нахохлившиеся воробьи, а председатель завертывал вторую самокрутку.
— Сейчас придет, — доложил я.
— Еще Дарью позови. — Он прикурил и забарабанил по столу пальцами, что означало некоторую степень раздражения. — Поди, лучше будет их отдельно поселить, а?
Дарья встретила меня неприветливо.
— Телушку напою и приду, — сказала она и, сердито загремев ведром, пошла за печь. Там жадно захлюпал теленок.
Уходя, она повесила на дверь замок. Кроме нее, никто в деревне дверей не замыкал — просто приставляли метлу или лопату.
Пока я ходил за Дарьей, Кондратьиха уже увела рыжего, и в уголочке, свесив меж колен руки, сидел оставшийся хилый мальчишка.
Всем видом своим показывая, что ей некогда ходить по конторам, Дарья бочком опустилась на краешек скамейки возле двери.
— Спешишь, Дарья Семеновна? — спросил Арсентий Васильевич.
Дарья поерзала, ожидая подвоха.
— А то че же? Управиться не дали.
— Успеется. Ты посиди, отдохни маленько. Бывает же тебе иногда охота с кем-нибудь поговорить? Все одна и одна…
— Ну-ну, — сказала Дарья. — Уж не мужика ли мне нашел?
— Эх, Семеновна, — председатель помрачнел. — Где их взять, мужиков-то? Мальчонку вот хочу тебе определить. Ребят из детдома на трудоустройство нам привезли. Одного Кондратьиха приняла, а ты этого на квартиру пусти.
Дарья подняла узенькие брови:
— Скажешь тоже, Арсентий. Я думала, насчет налога в контору вызвали. Так еще намедни Ульяне сотню снесла. Мальчишка на что мне? И без него картошки до новой не хватит.
— А тебе его не придется кормить. На хлеб им в сельпо лимит даден, продуктов колхозных выпишем.
— Да не нужон мне квартирант.
— Он тебе дровишек зимой пособит напилить.
Поджав губы, Дарья молчала, — дескать, пустой разговор.
— И мы же еще тебе платить будем. — Арсентий Васильевич пошел с последнего козыря. — По пять трудодней в месяц. Шестьдесят в год — как раз половина минимума. Ну, пошто ты, в самом деле, без понятия — убытка никакого, и еще плата за беспокойство.
— Блудить кабы не стал.
В голосе Дарьи уже не было твердости.
— Ну, если заметишь, мы его за тем же разом в тайгу на комары. Звать как тебя? — обратился председатель к мальчику.
Тот поежился.
— Тебя спрашиваю. Немой ты, че ли?
— Леша.
Голос у парнишки был простуженный.
— Фамилие какое?
— Пышкин.
— Ишь ты, — удивился председатель. — Так что, смотри, Пышкин. Понятно? Веди его, Семеновна. Своих забот хватает, а тут чужие навязали, язви их в душу. — Он повернулся ко мне: — Ты тоже ступай — запряги Воронка и свези пять мешков к сеялке на Пономареву полосу. В конторе сейчас делать нечего.
Дела у меня как раз были, но я сложил книги в шкаф и пошел на кондвор.
Когда под вечер вернулся, детдомовцы кружились на исполинке. Стоял около конторы такой столб с тремя веревками, держась за которые, можно было крутиться вокруг него, вроде как на карусели.
Арсентий Васильевич курил на конторском крылечке, я подсел рядом, и он протянул мне жестяную коробку из-под чая, в которой носил самосад. С крыльца была видна река. Вода за день прибыла, черемуховые кусты на противоположном берегу затопило, и мимо медленно проплывали глубоко осевшие плоты из рыжего соснового леса.
С поля пришла Ольга Филиппова, грудастая сероглазая девка, колхозный бригадир, и, одернув холщовую юбку, тоже села на ступеньку.
— Работничков прислали, видишь? — кивнул на детдомовцев Арсентий Васильевич.
— Слыхала… Поди уж головушки закружились.
— У тебя скорее закружится. Ты вот что, девка, посылай-ка их завтра на работу. Надо их к чему-то приучать.
— А куда?
Арсентий Васильевич не ответил.
— Пусть вместе с бабами по переменке на быках боронят, — предложил я. — Пока наши отдыхают, детдомовцы быков поводят, потом опять бабы. А то сегодня два раза мимо проезжал, так за поскотиной и бабы, и быки на пашне лежали.