— Кабы быки ходили, и бабы ноги таскали, — обиделась Ольга. — Лошадям хоть пополам с мякиной овес, а быки на одном сене, и того внатруску.
— Бабы дюжие, — сказал председатель и задумался. — Придется, однако, коров к работе приучать, шибко сушит землю.
— Не дело это, — Ольга вздохнула. — Одна маета. — И, помолчав, спросила: — Так куда новеньких посылать?
— Вот еще грех на нашу голову, язви тебя. — Арсентий Васильевич сплюнул на цигарку и посмотрел на закат за рекой. — А солнышко в тучу садится. Хотел с завтрашнего дня посевную на три пряжки перестраивать, так, однако, еще погода переменится. Нечего загадывать, утро вечера мудренее. С утра и определимся. Заодно с детдомовцами решим.
Солнце не зря закатывалось в тучу — ночью пошел снег. Наутро хлопья летели густо, как зимой, и все вокруг стало белым: крыши, городьба, улица. Противоположный берег утонул в мутной мгле, только реку снег был не в состоянии забелить, и она, вздувшаяся, набирающая где-то в верховье силу перед половодьем, несла мимо деревни темную воду, по которой плыли к Оби запорошенные плоты.
Когда я пришел в контору, Арсентий Васильевич сидел спиной к окну на своем обычном месте — с краю у стола. Тут же были Ольга и конюх Антоныч — коренастый, широкоплечий мужик. Техники в нашей артели тогда еще не имелось, и где было не под силу людям, в ответе были лошади. Работы коням было много, и потому Антоныч по значимости был в колхозе вроде как сейчас главный инженер, а то, пожалуй, и больше, потому что инженер самолично тракторы и машины к работе не готовит, а тягловая сила тогда в основном зависела от Антоныча. Мужиком Антоныч слыл хозяйственным, справедливым, и только оттого, что не знал грамоты, не попал в свое время в председатели.
— Долго вытягиваешься в постели, — недовольно сказал мне Арсентий Васильевич, когда я отряхнул снег с шапки.
— Погода…
— При чем тут погода? В контору сейчас надо пораньше приходить.
Он был не в духе и, очевидно, еще долго бы меня отчитывал, если б в дверях вслед за угрюмым Пышкиным, державшим в руках матрасовку, не появилась разгневанная Дарья. Не поздоровавшись, она подтолкнула мальчика в спину:
— Забирайте своего Епишку, не нужны ваши трудодни. Мало мне своего теленка обихаживать, на што мне такое…
— Обожди ты, не собирай че попало, — перебил председатель. — Объясни толком.
— Прудится он, вот и весь толк.
— Как же это, парень? — подивился Арсентий Васильевич.
— А в детдоме много таких, — сказала Ольга и покраснела, потому что была сильно конфузливая. — В детстве они пужаные, или еще отчего… Их там ребятишки «моряками» дразнят. Они и спят в отдельном корпусе.
— Из морского корпуса, значит, этот… Ну, дела, язви тебя…
Арсентий Васильевич забарабанил по столу.
— Моряк с печки бряк, — хмыкнул я.
— Не скалься, тут дело сурьезное, — строго произнес Антоныч.
— Пошла я, хлеб у меня в печи. — Дарья взялась за скобу. — Не знаю, кто такого на фатере держать станет.
Дверь хлопнула. Под раскисшими ботинками Пышкина таял мокрый снег.
— Куда теперь с ним? — спросил Арсентий Васильевич.
Ольга отвела глаза, Антоныч придавил о подоконник недокуренную цигарку и решительно хлопнул себя по колену:
— Раз тако дело, возьму парня к себе. Не на улице же ему погибать.
— Настасья-то у тебя обиходная, — с сомненьем произнес Арсентий Васильевич. — Не примет.
— Ниче. Лечить надо парнишку. Весну и лето мы с ним по культстанам жить будем, а к зиме, може, наладится. — Прищуренные глаза с заветренного лица глядели по-доброму. — Ниче, — повторил он. — Отговоримся от Настасьи.
— Еще вот-ни-вот Кондратьиха придет с отказом, может, и другой такого же сословия, — сказал Арсентий Васильевич, повеселев.
— Заходила я давеча к ней, ничего она не говорила, — ответила Ольга.
— Надо, однако, мальца на постой вести. — Антоныч взял лежавшую на лавке шапку. — Да коней сгонять напоить. Вся работа седни стала. Дарья тебя хоть покормила? — обратился он к Пышкину.
Тот промолчал.
— Скупа, ох скупа, холера. Ну, пошли.
Следом ушли остальные, а я принялся записывать трудодни в лицевые счета колхозников. На дворе заголубело, и солнце погнало с крыш превратившийся в воду недолговечный снег.
Спустя некоторое время в окно увидел детдомовцев. Послонявшись по берегу, вскоре они куда-то исчезли.
Я было собрался идти обедать, когда в контору зашел мой погодок Серега Плотников, здешний продавец. Большую часть дня он обитался дома или в колхозной конторе, в лавке торговать было нечем: соль, мыло, спички в бумажных пачках — вот почти и весь ассортимент. Имелась и мука, но до вольного хлеба ждать было еще больше года, а колхозникам муку не продавали.