— Этакого сраму сроду не бывало. — Антоныч бросил окурок к печке. — Сроду.
Я вспомнил про его пропажу, но промолчал. Антоныч не любил, когда ему напоминали о ней, да и случай сейчас был куда серьезней.
— Когда Серега в предбанник вышел, я еще окатывался, — нарушил затянувшееся молчание Ванюшка. — И зашел раньше него. Все видели.
— Ага, — подтвердил Петька Вагапов. — А мы с Димкой вместе одевались.
— Про других, как говорится, не знаю, а я Серегиных денег не брал, — сказал Пронька.
— Я тоже.
— И я, — повторили по очереди все и вольно или невольно посмотрели на Пышкина.
— Я тоже не брал, — глухо сказал он, сделавшись совсем бледным.
— Пограничную собаку бы сюда, — сказал Петька Вагапов. — Как в кино про Джульбарса казали. Она бы моментом по следу.
— Обыск нужно сделать, — предложил Ванюшка, который всегда был сторонником крутых мер. — Никакого Джульбарса не надо. — Он в упор посмотрел на Пышкина.
— Кто деньги взял, тот сюда не принес. — Пальцы Арсентия Васильевича опять стали выбивать беспорядочную дробь. — Слушай, Пышкин, а может быть, это ты как-нибудь нечаянно? Может, с пола поднял? Вспомни.
Пышкин, потупившись, молчал.
— Сколь волка ни корми, он, туды его, все в лес норовит, — начал закипать Тихоныч. — Лодку тогда тоже не ты угонял? Это же вредительство…
— Нечего нам тут голову морочить, отдай без греха, — Ванюшка поднялся и, качнувшись на косолапой ноге, сделал шаг в сторону Пышкина.
— Не видел я ваших денег! — отчаянно крикнул Пышкин, сжавшись, как затравленный зверек.
Он был один против всех. Никто не верил ему, никто на всем свете…
— Не трожь, Иван, — вмешался Антоныч. — Нельзя так. Раз такое дело, видно, мне отвечать за Серегину пропажу. В моей бане случилось.
Ванюшка поднял густые, сросшиеся брови, потоптался и сел.
— Э-э, нет. На что себя наказывать? — возразил Арсентий Васильевич. — Неправда, допытаемся, кто вор. Не может быть, чтобы не допытались.
— Бросьте все это, — не выдержал Сергей. — Хрен с ними, с деньгами.
— Кого бросить? — вскинулся Ванюшка. — Леший, что ли, по баням ходит? Триста рублей. Мне, знаешь, за такие деньги сколь трудиться надо? Или ты сильно богатый?
Арсентий Васильевич молча взялся зажигать лампу. Электричества тогда у нас не было, и по вечерам в конторе горела пожиравшая массу керосина висячая лампа «молния» с жестяной крышкой вместо рефлектора. Ведал лампой председатель сам, не доверяя столь ответственного дела ни мне, ни нашей посыльной Тоньке. Самолично подстригал фитиль ножницами, сам вывертывал его на нужную длину, и сам же зажигал серянкой. И сейчас, поколдовав над «молнией», он зажег ее, и сразу за окнами сгустилась темнота.
— Так че ты нам скажешь, Пышкин?
В гнетущей тишине потрескивал фитиль, видимо, керосин был с водой. Вокруг лампового стекла вились слетавшиеся на свет комары.
— Че же ты нам скажешь?
Пышкин, Пышкин! Наверное, ты на всю жизнь запомнил, как в этот драматический момент скрипнула дверь и появился твой ангел-спаситель — Антонычева соседка Татьяна Майданова.
Прищурившись, Татьяна прикрыла ладонью лицо не то от едкого самосадного дыма, не то от света.
— Батюшки, полну контору накурили. И как им не опостылеет этот табачище!
— Ты, Васильевна, по делу али как? — строго спросил Арсентий Васильевич. — Совещание тут по одному вопросу.
— Так и у меня этот самый вопрос. Не приведи господи. — Она горестно всплеснула руками. — Варнак-то мой, Сенька, че наделал — жмень денег домой принес: «На, мамка, чаю фруктового купишь…». Ноженьки мои подкосились: «Сыночек, где же ты их взял?»
— Так я же видал, как он через городьбу лез, — вспомнил Тихоныч. — Ах он, туды его…
— А все этот табак проклятущий, — в сердцах сказала Татьяна. — Вы же, мужики, и приучили мово Сеньку курить. Он в суседской бане в чей-то карман за куревом полез, а натакался на другое. Ведь сама какую нужду терпела, чужой крошки не трогала. Мало мне свово горя. Я было за ремень, да одумалась. Побегла к Настасье, она и говорит — деньги-то Сергеевы. Мужики, мол, в контору дознаваться собрались. Тошно мне… Так я тем же следом сюда. Вот… — Татьяна вынула из кармана фартука пачку кредиток. — Вот они, Сереженька, деньги. Прости, Христа ради, мово Сеньку. Без отца ведь растет.
Днями Татьяна бывала на работе, подчас ночевала где-нибудь на дальнем культстане или покосе, и ее семилетний Сенька частенько оставался голодным. Не раз его захватывали на чужих грядках, но никто не предположил, что это он позарился на деньги.